Сергей ХУДИЕВ: окончательная победа добра лежит за пределами истории
БОСС-политика | Мнение
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива С.Л. ХУДИЕВА
Известный православный публицист и богослов Сергей Львович Худиев — о вызовах, которые бросает христианству современный мир, и своем пути к вере.
Североморск и Москва
— Сергей Львович, о вас очень мало информации, поэтому задам несколько личных вопросов. Вы родились в Североморске, главной северной базе ВМФ России. Вы из семьи военных? Где вы получали образование?
— Нет, мои родители были гражданскими. Они инженеры, служили в строительных организациях. Отец еще работал гидроакустиком на корабле.
Систематического университетского образования у меня нет. Я самоучка. Недолго, два года, учился на факультете прикладной математики и кибернетики Тверского (тогда — Калининского) государственного университета. Потом мне пришлось уйти.
— А когда переехали в Москву?
— Давно. Приехал поступать в МГУ, не поступил. И как раз началась перестройка, стало менее строго с пропиской, появилась возможность зарабатывать. И я остался в Москве. Помню, несколько лет жил, просто продавая газеты в электричках, этим и питался. Потом вступил в брак и окончательно осел в столице.
— Долгое время вы работали директором Библиотеки христианской литературы в Москве. Сейчас уже не возглавляете ее?
— Библиотека закрылась несколько лет назад. Кончилось финансирование. Для меня это был очень интересный опыт. Там я мог целыми днями читать богословскую литературу. Это была хорошая возможность заняться самообразованием.
— Кто финансировал библиотеку?
— Одна протестантская миссия. При этом она не контролировала содержание библиотеки, в ней были книги всех трех направлений христианства — православные, католические, протестантские.
— А почему такой проект не финансировала Русская православная церковь?
— Библиотека открылась в 1990-е, когда страна в целом жила бедно. Русская православная церковь только получила огромное количество разваливающихся храмов, которые предстояло восстанавливать, ресурсов на содержание библиотеки у нее не было.
Космос, Ницше и Льюис
— Как вы пришли к вере? Крестились вы, насколько я знаю, довольно поздно.
— Да, я крестился уже взрослым человеком, в 23 года. Если говорить о том, как пришел к вере, то на этом пути было несколько импульсов. Я могу их перечислить, но, возможно, другим это будет не очень понятно, поскольку опыт обращения всегда индивидуален, и то, что значимо для одного человека, может ничего не сказать другому.
В детстве я серьезно интересовался космосом и космическими полетами. А для советского ребенка космос — это было ближайшее приближение к трансцендентному, единственное, наверное, вообще возможное в том контексте. Космос давал некое представление о том, что больше нашей жизни. О непостижимой огромности вселенной.
Я любил смотреть на звездное небо. У нас в Североморске ночь, как говорится, длится полгода. На самом деле, конечно, немного меньше, но тем не менее это долгая полярная ночь. Все время темно, и периодически, когда ясно, на небе видны звезды, а иногда можно наблюдать северное сияние. Все это производило на меня сильное впечатление. И я помню классическую музыку, которую слушал в детстве с виниловых пластинок: «Органная месса», «Токката и фуга ре минор» Баха, «Мессия» Генделя…
А потом я превратился в подростка — замкнутого, угрюмого, бунтующего. Тогда, уже учась в Калинине, я прочитал «Так говорил Заратустра». Фридриха Ницше у нас в стране еще не издавали, но в спецхране университетской библиотеки хранились его дореволюционные издания. Чтобы их получить, требовалось разрешение декана, которое мне выдали без проблем. Ницше — желанное чтиво для бунтующего подростка. Он вообще, на мой взгляд, подростковый автор — ярко выраженный индивидуалист, который смотрит на весь мир с презрением: мол, есть я, самый умный, а вокруг меня — стадо.
— Поэтому Ницше и стал любимым философом нацистов…
— Может быть. Другое дело, что сам Ницше, доживи он до нацистов, возможно, с ними и не подружился бы. Ницше был враждебен к государству, в «Заратустре» называл его самым холодным из всех чудовищ, говорил: «Холодно лжет оно». Помню, в юности мне очень нравилось это его высказывание. И потом, Ницше в отличие от нацистов был филосемитом и демонстративно подчеркивал это. Если в центре идеологии нацизма лежит параноидальная ненависть к евреям, то у Ницше все ровно наоборот. У него даже есть фраза: «Какое благодеяние — еврей среди немцев!» К немецкому национализму Ницше относился презрительно, как и ко всему, что считал присущим стаду. Он хорошо отзывался о некоторых других нациях, например о французах. И даже ошибочно приписывал себе польское происхождение от шляхтичей Ницких. Нацисты в какой-то степени использовали философию Ницше, но я не уверен, что самому Ницше это понравилось бы.
Ницше поразил меня своим рассуждением о реальности, о том, что если нет Бога, то нет и нравственного закона. Он в этом очень последователен. Ницше высмеивает представления о том, что раз мы просвещенные люди и не верим в сверхъестественное, то Бога можно «сдать в архив», сохранив при этом христианскую нравственность. И объясняет, почему это не срабатывает.
Ницше говорит о смысле жизни, о сверхчеловеке. Причем тезис о сверхчеловеке, который у него постоянно повторяется, это представление о том, что человек есть нечто, что должно превзойти, что в человеке заложен потенциал, который бесконечно превосходит то, что в нем сейчас есть. И эта идея, что человек есть то, что должно превзойти, тоже запала мне в душу. Уже потом я понял, что на самом деле это, пусть искаженная и инвертированная, идея того, что человек призван к жизни вечной, что он призван превратиться в нечто гораздо большее, чем есть сейчас. И при всем своем яростном безбожии Ницше относится к Богу с глубочайшей серьезностью. Салман Рушди однажды сказал, что атеисты — это люди, зацикленные на Боге. И Ницше зациклен на Боге. Он враждебен Богу и при этом постоянно о нем помышляет.
— А христианских авторов вы читали?
— Да, потом, когда началась перестройка, у нас стали выходить книги христианских авторов, и я прочитал Честертона. А немногим раньше встретился Божьим Промыслом с христианским журналистом Марком Макаровым, который приехал в Москву из США. У нас с Марком состоялась беседа, я с ним, естественно, спорил. А напоследок Марк подарил мне книгу Клайва Льюиса The Problem of Pain. В русском переводе сейчас эта работа известна как «Страдание», а в том переводе, что попал ко мне, она называлась «Боль». «Боль» произвела на меня большое впечатление. Ведь я, как и всякий советский школьник, был воспитан в убеждении, что верующие — это либо старушки, у которых в жизни больше ничего нет и для которых Церковь — своего рода клуб, либо это люди, у которых что-то не сложилось и они на почве несчастной любви или других жизненных неудач побежали искать утешения в Церковь, ну, конечно, и в том, что есть еще одна группа так называемых верующих — жулики, наживающиеся на первых двух категориях. И, естественно, я считал, что пионер, который читает умные книжки, понимает, какая все это чепуха. И вот я прочел Льюиса и понял, что человек может быть верующим и при этом намного умнее и образованнее меня.
— И вы уверовали?
— В тот момент нет. Собственно, некоторым тормозом было понимание, что если я уверую, то приму на себя обязательство соблюдения заповедей. «Так я же молодой парень, мне же еще погулять хочется!» — думал я. Гулять, кстати, у меня не получалось, и я никак не преуспевал в нарушении седьмой заповеди. Я был очень замкнутым и эгоистичным человеком с достаточно неприятным характером, отношения ни с кем не строились. Но тем не менее решиться на то, что с этого момента я не буду нарушать седьмую заповедь и буду соблюдать вообще все заповеди, духа не хватало. Вот так и работает эта ловушка дьявола: он не дает тебе ничего, но в то же время ты думаешь, что, если решишь слушаться Бога, чего-то себя лишишь.
Однако время шло, я взрослел, потом встретил свою будущую супругу… А вскоре женился и крестился в один и тот же день. Это произошло в 1992 году. С тех пор я являюсь прихожанином Русской православной церкви.
Кто создал этот мир
— Надеюсь, мы с вами сделаем еще не одно интервью. В том числе о религии. Сейчас все-таки задам несколько вопросов общего плана о вере и Церкви. Как вы считаете: концепция креационизма и эволюционная теория несовместимы или у них есть точки соприкосновения?
— Зависит от того, о чем мы говорим. Разумеется, есть догмат, что все существующее сотворено Богом, и это абсолютно неотъемлемая часть христианской веры. Хотя догмат творения оставляет открытым вопрос о механизмах, например об образовании многообразия видов живого. И есть христиане, которым вера не мешает быть учеными — биологами, эволюционистами, генетиками. Таким был, скажем, Феодосий Добржанский, один из создателей синтетической теории эволюции. Или Френсис Коллинз — ведущий американский генетик, который теперь возглавляет Национальный институт здоровья США (National Institutes of Health), а ранее был директором Проекта расшифровки генома человека.
В христианском сообществе присутствуют разные позиции в отношении теории эволюции. Моя точка зрения такова: я полагаю, что Бог мог творить многообразие видов именно так, как говорит нам наука. Да, есть христиане, которые желали бы толковать первую главу Книги Бытия предельно буквально. Однако мне подобное толкование кажется проблематичным и с естественно-научной, и с чисто экзегетической точек зрения. Этот текст выглядит не как буквальное описание, а как поэма, сообщающая нам некие догматические истины. Проблема еще в том, что люди научной эпохи склонны воспринимать любой язык как научное описание, а Библия написана иначе и задолго до того, как люди стали употреблять этот язык.
— Как вы относитесь к деизму? Сторонники этого религиозно-философского течения признают существование Бога и сотворение им мира, но при этом некоторые из них полагают, что дальше события стали развиваться без вмешательства Бога.
— Христианство — это все-таки теистическая религия, не деистическая. Мы верим в то, что Бог создал мир и активно в нем участвует. Что Бог вмешивается в этот мир. Что в мире действует Промысел Божий. Что Бог посылает пророков. Что Бог творит чудеса. Что Бог сам воплотился и вочеловечился в этом мире в лице Иисуса Христа.
— В одном из ваших материалов есть высказывание: «Атеисты часто говорят о том, что реальность Бога отсекается «бритвой Оккама» — не плодите лишних сущностей». Из многих трактовок «бритвы Оккама», пожалуй, наиболее короткая и емкая заключается в том, что если некие явления равны друг другу, то самое простое их объяснение будет самым верным. Но как раз это и говорит в пользу религии, а не атеизма, потому что креационизм объясняет появление всего сущего гораздо проще. Прокомментируйте, пожалуйста.
— С одной стороны, это верно. Мы действительно, полагаясь на методологический принцип «бритвы Оккама», можем дать самое простое объяснение сотворения мира, сказав, что все сущее создал Бог. С другой стороны, принцип «бритвы Оккама» ограничен в своей применимости. Когда случаются обычные вещи, нам следует искать самые простые объяснения. При этом самое простое объяснение верно в большинстве случаев, но не во всех.
Знаете, в американской медицине действует определенный алгоритм: человек приходит к врачу, жалуется на такие-то симптомы, эти симптомы закладываются в программу — и она выдает диагноз. И, когда не было современных компьютерных технологий, американские врачи действовали таким же образом: записывали симптомы, сверяли их со специальным справочником и выдавали на его основе диагноз. Почему там так принято, понятно: в США, где все судятся со всеми, это защищает врачей от шквала исков за неправильное лечение. Врач может сослаться на то, что действовал по утвержденной схеме. Правда, эта схема хорошо работает в 80% случаев. В 20% случаев она дает сбой. Потому что есть особенности организма конкретного пациента, есть нестандартное течение болезни.
Кроме того, объяснение всегда предполагает некий контекст. Вот вопрос: «В чем была причина смерти Александра Сергеевича Пушкина?» Если мы зададим его патологоанатому, он объяснит, что было огнестрельное ранение, которое вызвало такие-то патологические процессы в организме, что медицина того времени ничего не могла с этим поделать, что современные врачи действовали бы иначе и, возможно, спасли бы Пушкина. И он напишет нам экспертное заключение о смерти Пушкина, которое с медицинской точки зрения будет исчерпывающим. Однако отсекает ли это объяснение дуэльный кодекс, социальные причины, которые привели к дуэли, конфликт между Пушкиным и Дантесом, делает ли он их лишними сущностями? Нет.
Ну или, допустим, едет машина. Почему она едет? Можно ответить на этот вопрос на двух уровнях. На языке физики и химии: мол, потому что в двигателе внутреннего сгорания происходят определенные химические реакции, выделяется тепло, газы расширяются и толкают поршни, а поршни передают усилие на коленчатый вал, коленчатый вал — на привод. А можно сказать: «Потому что Иван Иванович повез своих домашних на дачу». То есть один и тот же процесс описать как с точки зрения механизма, так и с точки зрения цели. И одно описание не нивелирует другое. Если мы опишем процессы, происходящие в двигателе, то никак не можем сказать, что все уже объяснили. Иван Иванович, который повез своих домашних на дачу, в этом случае отсекается «бритвой Оккама». В рамках этого описания он не нужен, но его реальность никуда не исчезает.
О Церкви
— О православии: сейчас многих людей, в том числе потенциальных верующих, раздражает и отталкивает от Церкви несколько показная ее роскошь — богатые убранства храмов, пышность обрядов и великолепие облачений, да и, как кажется порой со стороны, очень небедная жизнь самих церковных иерархов. Как сложилась эта церковная традиция и зачем она нужна?
— Знаете, у меня есть несколько десятков знакомых священников и несколько епископов. И я не замечал, чтобы они как-то особенно роскошествовали. Священник живет примерно на материальном уровне своих прихожан. То есть московский священник живет относительно неплохо, а священник в провинции — часто откровенно бедно. Я знаю провинциальных священников, которые вынуждены просить у своих интернет-подписчиков деньги на починку старого, еще советского, автомобиля, который ему необходим для поездок по приходским делам. Так что верования в то, что священники и епископы живут со сказочной роскошью, безосновательны.
Что касается пышности богослужения и церковного убранства, то такова традиция, восходящая еще к ветхозаветным временам. Уже в Ветхом Завете мы читаем, что богослужение совершается в особых священнических одеждах, что эти одежды должны быть благолепными, украшены искусной работой и драгоценными камнями.
Стремление благоукрасить храм — это проявление веры, благоговения и серьезного отношения к Богу. Мы знаем великолепные соборы и средневековой Руси, и средневековой Европы, возведенные людьми, у которых не было ни экскаваторов, ни подъемных кранов, которые все делали вручную и строили эти храмы десятилетиями. Но это был проект, в который вовлекался весь город. Так люди показывали, что вера и есть самое важное в их жизни. Или был какой-то благочестивый правитель, который считал, что возведение величественного храма станет знаком его благочестия.
Можно посмотреть на это и с другой стороны. Вот сейчас мы с вами находимся в торговом центре и видим, что открывшие его люди вложили достаточно серьезные средства, чтобы сделать это место как можно более красивым, уютным, привлекательным, что они пригласили специалистов по интерьерам, людей, которые всю жизнь посвятили этой работе и получают за нее большие деньги, чтобы украсить здание. Ну или же: если меня призовут на встречу с каким-то важным человеком, допустим, с президентом, я постараюсь подготовиться к этой встрече, в том числе и одеться особенно торжественно. И для верующего человека совершенно естественно стремление благоукрасить то место, где он поклоняется Богу. И понятно: идя на встречу с Богом, человек старается надеть свою лучшую одежду.
Люди вкладываются в то, что считают важным. Некоторые могут, например, вкладываться в последние модели айфона, которые стоят несколько десятков тысяч рублей, и в доковидные времена были готовы выстаивать многочасовые очереди, чтобы купить их. А Церковь строится на том, что есть люди, которые считают, что вкладываться нужно в храм Божий и что этот храм должен быть красиво украшен. При том, что тот же новый айфон устареет через полгода, храм — это еще и произведение искусства и будет стоять века.
Ну и, наконец, благоукрашение храмов — это в какой-то степени и часть миссионерской стратегии Церкви. Люди приходят в храм, привлеченные его красотой, и там их жизнь меняется.
— Староверы-беспоповцы говорили и говорят, что им не нужно посредника между ними и Богом. Как вы считаете, эта точка зрения имеет право на существование? Почему вообще можно доверять священникам, в том числе и свои сокровенные тайны? Ведь это, по сути, обычные люди.
— Но священники и не посредники. У нас, конечно, прямая связь с Богом, но, когда мы приходим к Богу, Бог приводит нас в Церковь. Церковь как организм имеет определенную внутреннюю структуру. И главное таинство Церкви — евхаристия — совершается людьми, принадлежащими к цепочке апостольского преемства. Апостолы поставили совершать евхаристию своих преемников, первых епископов, те епископы — своих преемников, и, таким образом, каждого епископа или священника, которые сейчас служат, соединяет с апостолами эта непрерывная цепочка рукоположений. Евхаристию совершают люди, которых на это поставила Церковь, это миссия, которую Церковь возлагает на человека. Он сам на себя ее принять не может.
Если же мы говорим об исповеди, то исповедь — это не какое-то бремя, которое зачем-то повесили на верующего, это помощь, которую Бог дает человеку, чтобы помочь ему избавиться от греха. Исповедь — огромное утешение, облегчение и поддержка. Конечно, исповедь подразумевает определенное доверие к другому человеку, священнику. Но священник при совершении этого таинства предстает как свидетель перед человеком и Богом. В молитве, которую священник произносит перед началом исповеди, он говорит: «Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое». То есть для нас исповедь — это покаяние прежде всего перед Христом. Священник выступает в качестве свидетеля, который слышит нашу исповедь и от имени Христа отпускает наши грехи.
Терроризм и идеология
— Перейдем к политике, но связанной с религией, точнее, с религиозным экстремизмом. Скажем так, несколько обтекаемо: почему сегодня большинство громких терактов ассоциируется с исламизмом?
— Вообще терроризм — это явление не исключительно исламистское. Акты масштабного бессмысленного насилия в отношении случайно подвернувшихся невинных людей происходят под разными идеологическими знаменами. Достаточно вспомнить и недавние массовые теракты. Брейвик, который перестрелял десятки людей, не имел никакого отношения к исламу, напротив, он считал себя борцом за белую Европу. Таррант, устроивший в прошлом году массовый расстрел молящихся в двух мечетях Крайстчерча в Новой Зеландии, тоже был ультраправым расистом.
Есть масса терактов, зачинщики которых вообще не заявляют о какой-либо идеологической позиции. Просто приходит озлобленный подросток в школу и стреляет там по всем, кого видит. А бывает, что озлобленный психопат, если ему нужно какое-то идеологическое знамя, выбирает себе идеологию. Иногда это исламизм.
— Но при этом его поддерживает масса людей, устраивая целые демонстрации.
— Есть люди, которые поддерживают и Брейвика. Их немного, и они особо не светятся, понимая, что, если явно выразят свою позицию, ими тут же заинтересуются соответствующие органы, и ничего хорошего это им не сулит. Если бы таких людей не подавляло государство, они вели бы себя не менее активно, чем сторонники исламизма.
С христианской точки зрения человек грешен, в нем живет злое безумие, и это злое безумие может выходить наружу под разными флагами. И первично тут именно злое безумие, а не идеология. Дело не в том, что жил-был мирный и психически стабильный человек, и вот он принял ислам и на этой почве сошел с ума. Нет. Был человек с тяжелыми личными проблемами, который искал, какой флаг ему поднять. И вот ему в руки попался флаг исламизма, а мог бы и другой, к примеру, флаг неонацизма. Однако неонацизм избирателен. Арабу или тунисцу, например, стать неонацистом трудно. Исламизм в этом отношении более открыт — туда принимают с любым цветом кожи.
Все это накладывается на то, что сегодня исламский мир в целом чувствует себя остро униженным. И внутри него постоянно возникают революционные движения за возвращение к чистому исламу.
Ведь ислам видит себя не просто как путь вечного спасения, но и как путь земного благоустройства тоже. Я беседовал с мусульманами. С ними, конечно, можно спорить и не соглашаться, и они спокойно возражают по существу. Так вот, у мусульман весьма интересная позиция: они считают, что законы государства должны быть подчинены воле Бога. И, когда христиане говорят, что есть отдельно заповеди Божьи и отдельно законы государства и между ними нет прямой причинно-следственной связи, мусульмане удивляются: «Как так может быть? Если вы верите в то, что мы должны повиноваться воле Бога, то каким же образом тогда государство может принимать отдельные от Него законы?» Христиане на это отвечают, что есть первородный грех, что наши законы всегда несовершенны и не нужно их обожествлять. А мусульмане не могут этого понять.
В исламе есть представление о шариате, о том, что Бог открыл правильный путь устроения общества и общество должно строиться на принципах шариата. И еще у них есть представление об идеальной эпохе — эпохе праведных халифов, когда все эти принципы воплощались в жизнь и люди жили в условиях мира, справедливости, порядка и достатка. Это, конечно, сильно идеализированное прошлое, очень далекое от реальности, поскольку люди всегда грешили и всегда конфликтовали. Но тем не менее.
И сегодня, осматриваясь вокруг себя, люди видят, что они живут в коррумпированных государствах, которые находятся на периферии мирового развития, и они помнят, что в Средние века исламская цивилизация была ведущей в мире и, несомненно, более высокоразвитой, нежели Европа. В то время, когда Европа была медвежьим углом, в исламском мире процветали наука и медицина, хорошо работало государственное управление, была высокая грамотность. Но потом Европа вдруг вырвалась вперед. Люди спрашивают себя: почему так с нами случилось? На это находится два ответа.
Один путь — пытаться догнать Запад. По нему в свое время повел Турцию Ататюрк. Заняв жесткую антиисламскую позицию, он выдавил ислам из общественной жизни страны и стал радикально ее переделывать по западным лекалам, так же, как когда-то Петр I перекраивал Россию, считая, что иначе она обречена на отсталость и зависимость от более сильных держав.
Другой путь — это возвращение к тому, что видится как чистый ислам. Люди считают, что отступили от него и теперь расплачиваются за это и что, если вернуться к тем принципам, их цивилизация вновь обретет то величие, которым когда-то обладала. Это первое.
Второе. Для мусульманина образец человека — это пророк Мухаммед. А у него в жизни было два периода, которые явно прослеживаются в его проповеди. Первый — это Мекканские суры, когда Мухаммед мирно проповедовал. Там нет принуждения, все спокойно и мирно. Однако потом Мухаммед вынужден бежать в Медину. Там он становится государственным деятелем, и ему приходится вести войны, разбирать судебные дела, наказывать преступников. Понятно, что для VII века деятельность Мухаммеда как государственника — огромный моральный прогресс. Нравы арабских язычников он, несомненно, улучшил. Но, если даже самый выдающийся деятель VII века принимается за образец на все времена, все практики VII века будут неизбежно ими воспроизводиться. В XXI веке это выглядит невероятно архаичным.
Государство и религия
— Вы как-то сказали: мусульманин, сколь угодно умеренный, не сможет принять идею, что непристойное глумление над основателем его религии есть дело хорошее и правильное. И я согласен с тем, что «Шарли Эбдо» — это провокаторы. Однако ведь «не сможет принять» и поубивать всех за такое — это разные вещи. А как только Макрон высказался о кризисе ислама, практически по всем исламским странам прокатилась волна недовольства. Чего-то они не выражали особого недовольства по поводу убийств людей во Франции своими единоверцами. Прокомментируйте, пожалуйста.
— Конечно, неприятие глумления и убийство — это разные вещи. Но во Франции миллионы мусульман. Споры лишь о том, сколько именно миллионов: одни говорят, что 5, другие — 12. И из всех этих миллионов какие-то насильственные действия предпринимают единицы.
Мусульманские страны по-разному восприняли теракты во Франции. Турция, например, их осудила. Иран тоже. И вообще целый ряд авторитетных мусульманских лидеров недвусмысленно высказался против терактов. Это говорит о том, что, с точки зрения многих мусульман, это никакой не джихад, а террористы-самоубийцы не шахиды. Потому что шахид должен вести джихад по определенным требованиям, и шахидом он будет считаться, только если умер от руки врагов, а не в случае самоубийства. Оно в исламе резко осуждается.
Другое дело, что, когда люди имеют дело с чужой и непонятной им культурой, они естественным образом склоняются к ксенофобии и воспринимают всю эту культуру как нечто, во-первых, целостное, а во-вторых, угрожающее. В то время как часто это не так.
Ислам — это огромный мир, это очень разные народы, очень разные богословские течения и очень разные представления о том, каким должен быть мусульманин. Я, например, знаю московское кафе, хозяин которого мусульманин. И каждый Рамадан это кафе кормит за свой счет бедняков, причем всех независимо от их вероисповедания. Эти люди считают, что религия предписывает им помогать неимущим.
— А то, что Турция Эрдогана превратила Святую Софию, один из символов христианства, и в первую очередь православного вероисповедания, из музея в мечеть, разве не говорит о безапелляционном поведении уже не исламистов, а государственных деятелей мусульманских стран?
— С Турцией особая история. Как я читал в англоязычной турецкой прессе, превращение Айя-Софии в мечеть воспринимается там не как акт торжества религии, а как символ национального возрождения. У каждого националиста есть некий идеальный период исторического величия его нации. Для турецких националистов это время Османской империи. И Айя-Софию превратили в мечеть в знак возвращения Турции к величию и славе Оттоманской Порты. Здесь больше политики и национализма, нежели религии.
— Некоторое время назад вы говорили о намечаемой переаттестации религиозных деятелей, что она должна осуществляться не широким охватом, а более точечно. Да, экстремистов готовят некоторые зарубежные медресе, причем не так трудно установить, какие. Составить черный список таких заведений, чьи выпускники не смогут проповедовать в России, тоже вполне возможно. Однако ведь стоит только подготовить такой список, как сразу же найдутся их защитники. Так ли все просто?
— Не просто, но иначе будет еще хуже. Преследование должно быть по конкретным причинам и не должно охватывать как виновных, так и невиновных. Допустим, мы установили, что в некоем медресе готовят экстремистов. Это медресе и нужно закрывать, а другие медресе, где учат мирных и законопослушных граждан, оставить в покое. Нельзя закрывать всех подчистую.
Иначе возникает абсурдная ситуация, когда мы обнаружили, что некоторые медресе готовят экстремистов, и по этому поводу закрываем все медресе, а заодно и баптистскую семинарию, и буддистский центр. Таким образом, государство настраивает против себя вообще всех верующих. И это мне не кажется уместной и мудрой политикой. Государство должно выстраивать диалог с различными сообществами, в том числе с религиозными. К тому же большинство верующих людей — это вполне законопослушные и лояльные люди, на которых государство могло бы опереться. Не нужно их отталкивать или преследовать.
На стороне здравого смысла
— Поговорим о кризисе традиционных ценностей и института семьи, антисемейной, антинаталистской, антихристианской идеологии в западном обществе и даже в таком оплоте христианской идентичности, как США. И в нашей Госдуме звучат некоторые голоса в поддержку заключения однополых браков и смены пола. Каково ваше мнение: все это уже необратимо и мир движется к вырождению, или есть какие-то способы сдержать и обратить вспять эти процессы?
— Нужно быть на правильной стороне независимо от того, выигрывает она или нет. И в итоге, весьма вероятно, именно она и выиграет в исторической перспективе.
Ну а то, что в пространстве человеческой истории все закончится приходом Антихриста, это ясно. Другое дело, что мы не знаем, когда это произойдет. Как говорил большевикам незадолго до революции один из епископов Русской православной церкви: «Вы победите, но после всех победителей победит Христос». И наша задача состоит в том, чтобы быть на правильной стороне независимо от того, что происходит сегодня.
— Правильная сторона — это какая?
— Это сторона здравого смысла и христианской веры. Тем более что в вопросах семьи они совпадают. Вот мы, например, противимся тому, чтобы детей вовлекали в гомосексуализм, внушали им, что это нормально. Так ведь такой образ жизни связан с чудовищными последствиями для здоровья. Например, уровень заражаемости СПИДом и другими болезнями, передающимися половым путем, у гомосексуалистов в десятки раз (вернее, по данным на 2010 год, в 44 раза) выше, чем в среднем по стране. Это не мои измышления, это данные официальной американской статистики. Получены они в результате исследования Центра по контролю и профилактике заболеваний (Сenters for Disease Control and Prevention, CDC) — правительственной структуры США. И вовлекать еще несформировавшегося человека в подобный образ жизни — значит причинять ему несомненный вред.
А посмотрите, какой ужас происходит в западных странах с трансгендерами. В Швеции, опять же по данным официальной статистики, с 2008 по 2018 год число девочек в возрасте от 12 до 17 лет, которые объявили себя юношами, выросло на 1500%! И в рамках либерального общества говорят о том, что этих детей надо кормить гормонами, чтобы подавить у них процесс полового созревания, что таким девочкам нужно делать операции по удалению груди, то есть фактически искалечить их на всю оставшуюся жизнь. Это зло уже даже не с чисто религиозной точки зрения.
Как можно искалечить подростка из-за того, что у него в мозгах произошли какие-то завихрения? Все были подростками, и я сходил с ума в этом возрасте, и мои сверстники тоже. Мы делали глупые и вредные вещи, но не жили в атмосфере, которая выдавливала нас противоестественному. А сейчас подростку, который переживает тяжелое время гормональной перестройки, ездят по ушам, говоря, что, раз у него ничего не выходит с противоположным полом, он может открыть в себе гея, лесбиянку или трансгендера. А молодого человека, который только входит в гормональную бурю, можно вытолкнуть на любую сторону. Последствия этого он будет расхлебывать всю оставшуюся жизнь.
— Однако на Западе общество теперь такое, что этому никто не противится. Многие подобные вещи узаконены практически на уровне государства. Что с этим делать?
— Сто лет назад на том же Западе считалась общепринятой расовая теория. Ученые всех убеждали, что тевтонская раса, то есть жители Северо-Западной Европы, которые говорят на германских языках, — это высший продукт эволюции. А вот остальные нации уже не то. Ирландцами должны править англосаксы. Славяне еще ниже. А чернокожие и вовсе почти не люди. И это считалось абсолютно научным фактом. И евгеника была там передовой научной дисциплиной. У нас такие идеи популярности не получили. Россия в этом отношении, к счастью, страна более отсталая, и, когда какое-то очередное модное и прогрессивное веяние заводилось на Западе, до нас оно доходило с большим опозданием или не доходило вовсе.
Бывает, что целые цивилизации переживают волны безумия. Но безумие при этом остается безумием. Ошибаться могут не только миллионы леммингов, но и миллионы людей. На ту же расовую теорию сейчас на Западе смотрят с ужасом, и любой намек на то, что человек воспринимает ее всерьез, приводит к его остракизму. И я считаю, что если мир просуществует еще несколько десятков лет, то схлынет и волна нынешних половых сумасшествий. На смену ей придет поток судебных исков от искалеченных сегодня девочек и мальчиков, и все прогрессивные блогеры будут стоять в позе обвинителей и говорить: «Как же так! Как вы могли это допустить? И почему вы тогда не протестовали?!»
А пока нам нужно держаться здравого смысла и просто не втягиваться во все это.
Кто победит
— Последний вопрос — о господстве политкорректности. Вы справедливо говорили, что происходящее в США (надо сказать, не только в США) наступление «единственно верного» политкорректного мировоззрения пронзительно напоминает СССР. Так что шутка насчет «вашингтонского обкома» уже и не шутка по большому счету. «Родитель номер один, номер два». Бред же, но очень опасный. Агрессивное движение Black Lives Matter и преклонение колен в знак солидарности с ним, снос памятников людям далекого прошлого, обвиняемым в расизме. Несправедливости по отношению к христианам, формально незаконные, хотя и идеологически оправданные. Этой вакханалии есть предел или она необратима?
— Эта вакханалия, конечно, пройдет. Другое дело — какую цену придется за нее заплатить и насколько серьезные разрушения она успеет причинить.
Любое экстремистское движение так, собственно, и работает: оно обращается к чувству коллективной обиды. Главный тезис коммунистов: трудящихся обижают и не дают им жить. Главный тезис исламистов: мусульман обижают и не дают им жить. Главный тезис национал-социалистов в Германии 1920-х: немцев обижают и не дают им жить. И за этими лозунгами может стоять реальная несправедливость. В 1919 году немцев действительно обидели, навязав Версальский договор, условия которого оказались чрезвычайно жестокими по отношению к Германии. И, если бы там появился правитель, который решил проблему и на этом остановился, ему аплодировали бы все. Но, воспользовавшись этой национальной болью, власть в стране получили фанатики.
То же самое и с афроамериканцами в США. Людям говорят, что жизнь у них не ладится из-за того, что они чернокожие и их дискриминируют. В Америке и правда были и страшный расизм, и ужасная дискриминация. Но ныне проблема не в системном расизме, а в том, что черные гетто — это очень неблагополучные районы, где 70% детей растут без отцов. Такая безотцовщина — социальная катастрофа для сообщества людей любого цвета кожи, и ее надо как-то нивелировать, восстанавливая в этих сообществах институт семьи.
— Не преклонением же колен перед ними и не сносом памятников…
— К сожалению, те прогрессивные силы, которые стоят за движением Black Lives Matter, принципиально занимают антисемейную позицию. Это наложилось на провал социальной политики США. Хотели как лучше… Поддержать матерей-одиночек абсолютно понятное желание, ничего худого в нем нет. Конечно, матерям-одиночкам трудно, им следует помогать. Однако меры поддержки привели к тому, что быть матерью-одиночкой или по крайней мере числиться ею официально стало выгодно. И это дополнительно ослабило институт семьи.
Ну и к тому же в Америке есть консерваторы, которые подчеркивают личную ответственность человека за свою жизнь. Их позиция: иди учись и работай, всего добивайся сам, вокруг много примеров, когда люди упорно трудились и поднялись с низов на самый верх. И есть либералы, которые на это отвечают: «Вы издеваетесь? Человек родился в черном гетто у матери-одиночки, ничего не видел в своей жизни, кроме преступности и наркоторговли, никакого образования не получил, куда он пойдет и чего добьется? Чтобы он как-то вышел из этого, ему нужно оказывать дополнительную помощь!»
Проблема в том, что частично правы и те, и другие. Человек, который родился в гетто, действительно находится в неравных условиях. И надо честно признать, что люди, добившиеся большого успеха в жизни, как правило, появляются на свет в благополучной среде, получают отличное образование и изначально имеют хорошие связи. А когда людям вбивают в голову, что во всех их бедах виноваты злые расисты, а их личная ответственность тут как бы и ни при чем — это противоположная крайность. Людям это никак не помогает. Если человек считает, что его жизнь в его руках и он в состоянии ее изменить, он может что-то улучшить, пусть он и не станет Биллом Гейтсом. Есть же чернокожие, которые многого добились. Я смотрю американские консервативные ресурсы, в их числе канал Prager University. Как только в Америке началась эта история с BLM, Prager University стал выпускать в эфир чернокожих спикеров, сторонников консервативной позиции. Это образованные и культурные люди, у которых есть хорошая работа, которые неплохо устроились и живут ничуть не хуже белых. И таких не единицы.
Однако гораздо легче эксплуатировать чувство обиды и тезис, что твоя жизнь не ладится, а виноваты в этом другие. К сожалению, это слишком соблазнительный политический инструмент.
— Но в итоге все же победит добро?
— В истории мы можем переживать разные повороты, но знаем, что окончательная победа добра лежит все же за ее пределами. В эсхатологической перспективе, несомненно, победит Христос, который вернется со славою судить живых и мертвых.Б (Босс декабрь 2020)
ХУДИЕВ Сергей Львович, богослов, публицист, радиоведущий.
Родился 29 января 1969 года в Североморске Мурманской области.
С 1993 года работал в области распространения православной литературы, с 1996 года — директор Библиотеки христианской литературы.
Обозреватель и колумнист ряда общественно-политических и православных изданий.
Ведущий радиопередач «Христианство: трудные вопросы» и «100 вопросов атеиста» на радио «Теос». Проводит лекции и беседы по богословию и апологетике.
Автор книг «Об уверенности в спасении» и «Исказила ли Церковь послание Иисуса», один из соавторов книги «Христианство: трудные вопросы».
