Егор МИХАЛКОВ-КОНЧАЛОВСКИЙ: в деде мне больше всего нравилась его мягкость
БОСС-стиль | Гостиная
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива Ю. В. Субботиной-Михалковой, из архива Е. А. Михалкова-Кончаловского
Старший внук выдающегося русского поэта, драматурга, писателя, публициста Сергея Владимировича Михалкова, режиссер, сценарист, продюсер Егор Михалков-Кончаловский — о жизненном пути, мировоззрении и творчестве своего прославленного деда и своих отношениях с ним.
— Егор Андреевич, в этом году мы отмечаем 110-летний юбилей Сергея Владимировича Михалкова. Юбилей, собственно, прошел еще в марте, но такую годовщину великого человека следует отмечать как минимум до конца года. Поэтому мы хотели бы задать вам несколько вопросов о Сергее Владимировиче. Известно, что у вас с дедом были особые отношения, особые близость и привязанность. Когда и почему возникла ваша столь тесная связь с дедушкой и как это отразилось на вашей жизни?
— Мне кажется, что определенную роль сыграло то, что я старший внук Сергея Владимировича и старший сын его старшего сына, то есть по всем правилам и традициям, скажем так, главный продолжатель рода. Наш отрыв со Степаном Михалковым, сыном Никиты Сергеевича и вторым внуком деда, от его следующих внуков — десятилетия. Когда деду было за 80, мне — под 30, я уже был взрослым человеком, а младшие Михалковы — 20-летними, по сути, почти детьми. Видимо, поэтому как старшему внуку в своем первом завещании Сергей Владимирович передал мне права на свою поэзию. Потом он перезавещал их Юле Субботиной, своей второй супруге, и правильно сделал, потому что Юля очень серьезно занимается его творческим наследием. Я бы так не смог.
Это во-первых.
Во-вторых, наверное, еще и потому, что из всех его внуков я доставил деду наибольшее беспокойство. В конце 1980-х годов я собирался уехать на Запад. Дед как человек, проживший практически всю свою жизнь при советской власти и значительную ее часть при Сталине, очень волновался, как и во время отъезда во Францию моего отца, который покинул Советский Союз в еще более сложные годы.
Я, как тогда думал, уезжал навсегда, вернее, не с целью никогда сюда не возвращаться, а как сделал мой отец — он стремился жить во всем мире, быть человеком мира, и мне хотелось вести такой же образ жизни. Дед попросил меня подождать, остаться здесь на два года после армии. Приближался его юбилей, и он надеялся, что по советской традиции ему вручат еще один орден Ленина или что-то подобное. Ничего этого не случилось. Я же, выполнив просьбу деда, в конце концов поехал учиться в Великобританию. Однако, прожив в Великобритании в общей сложности восемь лет, я на следующий день после выпускного экзамена уехал в Россию. Потому что понял, что не хочу жить на Западе, и не захотел себя обманывать.
В середине 1990-х я устроил деду хороший контракт с одной голландской компанией, которая производила сладости, в том числе длинную конфету, которая во всем мире называлась Long John, а в Польше — «Длинный Ян». Они пытались найти название для России и вспомнили про дядю Степу. Переговоры шли через меня, мы очень удачно продали голландцам временные права на дядю Степу, также сделали рекламный ролик для этой конфеты. Сергей Владимирович написал сценарий, а я снял. В общем, в какой-то степени я смог поддержать деда в непростые 1990-е. Он был пожилым советским человеком. Когда разрушилась страна, у него сгорели фактически все его сбережения. И вообще до 1996 года, когда в жизни Сергея Владимировича появилась Юля Субботина, ему, как мне кажется, недоставало внимания. Не потому, что дети и внуки его забросили, а просто все привыкли к тому, что он независимый и самостоятельный человек, городской житель, со всем всегда справлявшийся сам.
— Немного отклонимся от темы. Если возможно, ответьте, пожалуйста, на вопрос, касающийся вашей фамилии: вас сейчас называют Егором Кончаловским, хотя при рождении вы были Георгием Михалковым. Ваш отец тоже вначале был Андреем Михалковым, потом стал Андроном и Михалковым-Кончаловским, затем просто Кончаловским и теперь вроде бы снова предпочитает имя Андрей. С чем связаны такие метаморфозы с именами и фамилиями?
— Про метаморфозу с фамилией отца я точно не знаю, наверное, два режиссера Михалковых для одного «Мосфильма» — это было многовато, поэтому отец и Никита Сергеевич «разделили» родительские фамилии. Папа стал Михалковым-Кончаловским, а Никита остался Михалковым. Возможно, уже тогда у отца было намерение в перспективе уехать из Советского Союза, и фамилия Кончаловский в этом случае оказалась кстати. Свои американские картины папа подписывал уже просто Кончаловским. Причины понятны — чтобы никого лишний раз не дразнить фамилией Михалков, дед же был народным депутатом, председателем Союза писателей РСФСР.
Что касается меня, то я никогда не претендовал на фамилию бабушки, Натальи Петровны Кончаловской. Но когда вернулся в Россию, то в рекламных и кинематографических кругах вслед за отцом все стали звать меня Кончаловским, так и пошло. По паспорту же я всегда был Михалковым, а свои фильмы подписываю как Михалков-Кончаловский.
— А имена Андрон и Егор?
— Андрон — так звали папу в семье. В какой-то момент это ушло за ее пределы. А меня все всегда звали Егором. Когда в 16 лет я пришел получать паспорт, в паспортном столе спросили: «Егор? Это Георгий, что ли?» «Ну, пишите Георгий, мне все равно», — ответил я. В документах я Георгий Андреевич Михалков, и мне эта путаница не раз доставляла неудобства. Были случаи, когда мне покупали авиабилеты на имя Егора Кончаловского, и я не мог сесть в самолет (улыбается).
— Вернемся к воспоминаниям о вашем дедушке. На его детских стихах, баснях выросло не одно поколение советских и российских детей. В то же время он был автором советского гимна (который спустя годы после экспериментов с главной музыкальной композицией нашей страны стал гимном России), лауреатом многих государственных наград, депутатом Верховного Совета СССР, председателем правления Союза писателей. Одни называют его большим детским поэтом, а другие — певцом официоза. Что во всем этом, по вашему мнению, справедливо, что нет?
— А все справедливо. И детским поэтом он был, и в определенном смысле певцом официоза. В 1996 году я вместе с Георгием Параджановым делал о нем небольшой документальный фильм. Это было как раз то время, когда он был всеми забыт, недавно потерял все свои сбережения, еще не встретил Юлю и жил один в этой своей огромной квартире. Как назвать фильм, я не знал, спросил деда. А он сказал: «Я хочу, чтобы ты назвал этот фильм «Я был советским писателем». В этом и ответ.
Мы много с ним разговаривали — и в интервью для этого фильма, и дома, и в ресторанах, куда мы в то время часто ходили вместе, причем не только вдвоем, но и с моими друзьями. Из этих разговоров я понял, что дед совершенно искренне служил советской власти и был абсолютно убежден, что советская власть — это та сила, которая позволила ему состояться в жизни, и состояться достаточно ярко. Он искренне верил в советскую власть. Когда я уезжал на Запад, он говорил: «Тебя там завербует ЦРУ», и всерьез этого опасался.
— Завербовали?
— Нет. И, может быть, даже вербовали, но я по своей тупости этого не заметил.
А вот КГБ вербовало в 1986 году, а я, дурак, отказался. Если бы сейчас мне в том моем возрасте с моими теперешними мозгами это предложили, я бы согласился и с удовольствием поехал бы в Кембриджский университет агентом КГБ. Жалею, глупость сделал (улыбается).
Но вернемся к деду. Михалков действительно верил Сталину. У него даже есть фраза о Сталине: «Я ему верил, он мне доверял». Про деда говорили, что он дружил со Сталиным. Нет, конечно. Михалков встречался со Сталиным семь раз. Когда человек помнит, сколько раз он виделся с другим человеком, о какой дружбе тут может идти речь? Перед Сталиным, естественно, все трепетали, и дед в том числе.
Вопреки распространенному мнению деда не приглашали писать гимн Советского Союза. Приглашали писать гимн больших советских поэтов-песенников. А Сергей Михалков — детский поэт, кто бы к нему за этим обратился? На свой страх и риск они с Эль-Регистаном написали свою версию гимна, и она прошла этот, как сегодня сказали бы, тендер.
Дед воевал, причем он не обладал характером Александра Матросова или Николая Гастелло, но находился на передовой, был контужен и однажды чуть не попал в плен. Он несколько раз серьезно смотрел в лицо смерти и был удивлен и счастлив, что остался в живых. Наряду с другими видными советскими поэтами Ильей Эренбургом, Константином Симоновым он писал с фронта военные репортажи, занимался тем, что сейчас называется информационной войной.
Михалков до мозга костей был советским человеком, но при этом сохранил генетическую память о российской дворянской семье, из которой произошел. Дед занимался своей родословной, выяснил ее вплоть до времен Ивана Грозного. Он помнил своих предков, имение Михалковых в Рыбинске, доходный дом Михалковых на Волхонке, где он родился и жил в детстве, храм Христа Спасителя, в который он ходил до того, как его взорвали. Мы ездили с ним в Назарьево под Голицыно, где осталась церковь, а рядом с ней — могильные плиты дворян Михалковых…
И эти две реальности нашли в нем абсолютно органичное сочетание. С ним не произошло такого, что был полностью разрушен старый мир и на его обломках построен новый. Случилась удивительная преемственность. С одной стороны, Михалков жил в кругу людей, которые были цветом русской культуры до революции, — Петр Кончаловский, Всеволод Мейерхольд, Алексей Толстой, наконец, Наталья Петровна, его супруга, внучка Василия Сурикова, то есть и Суриков как среда. А с другой стороны, Сталин сказал в свое время, что великий русский народ, который дал нам таких людей, как… — далее перечисление имен… и Суриков!
И дед хорошо адаптировался к этой жизни. С одной стороны, он действительно любил советскую власть, все его советские награды — четыре ордена Ленина, Ленинская и Сталинские премии, звание Героя Социалистического Труда — имели для него большое значение. С другой стороны, была память о принадлежности к русскому дворянству. И во всем он был искренен. Ему поручали довольно деликатные миссии. Была, например, история, когда греки решили забрать русский монастырь на Афоне, потому что там осталось всего три монаха, остальные состарились и умерли. Деда пригласили в КГБ, сказали, что Советский Союз не хочет отдавать монастырь, но никто не знает, как поступить в этой ситуации, попросили съездить в Грецию и посмотреть, что происходит. Михалков съездил, вернулся и сказал: «Надо послать молодых монахов». И новых монахов отправили.
— Недоброжелатели говорили о Сергее Владимировиче много неприятных вещей.
— Ну говорили, и что? А сейчас про Никиту Михалкова что говорят? А про моего отца? Даже про меня уже начинают поговаривать. Завистники всегда были. А у деда тем более. Он был действительно богатым по советским меркам, ездил на «мерседесе», и вообще ему были не чужды радости буржуазного мира. Ему нравились курорты, элитные санатории, путешествия…
Да, в его жизни были спорные моменты, которые могут вызывать неприятие. Он осуждал некоторых неугодных власти поэтов и писателей, но многих и защищал, спасал от исключения из партии, от тюрьмы. Помогал многим талантам. Например, Илья Глазунов всю жизнь помнил о том, что для него сделал Михалков. А дед добился для него комнаты в коммунальной квартире и помог ему подняться. А кто-то предпочел забыть о хорошем. Но вообще людей, которые могут вспомнить о деде что-то плохое, немного, вот что важно.
Я же знаю его как исключительно доброго человека. В нем не было того, что есть, например, в Никите Михалкове или во мне, — заметной жесткости.
— Как вы сами относитесь к творчеству Сергея Владимировича, что для вас лично особенно близко в его наследии? И чему в жизни он вас научил сам, а чему вы учились на его примере?
— Начну с конца. К сожалению, жизнь меня не учит. Лучшие черты деда мне недоступны — я гораздо более жесткий человек. А в деде мне больше всего нравилась именно его мягкость.
К поэзии Михалкова я стал серьезно относиться в довольно позднем возрасте. Когда был младшим школьником и было время его читать, я этого не делал. Зачем читать собственного деда? Успеется! А потом раз — и уже у тебя самого появилась дочка. И вот с того момента, когда родилась моя дочь, а было это 22 года назад, я начал читать стихи Михалкова и зауважал его как поэта.
Я люблю многие его стихи — не те, которые больше всего на слуху — «Дядя Степа», «Фома», а, скажем так, с философским смыслом — «Лист бумаги», «Ах ты моя душечка, белая подушечка!», «Я ненавижу слово «спать»!» К его пьесам я отношусь более спокойно. Но знаете, совершенно случайно недавно узнал, что по его сценарию был снят фильм «Три плюс два». И говорят, что если бы это был сценарий не Михалкова, а кого-то другого, то фильм бы запретили — слишком фривольный для того времени.
— Сергея Владимировича, как известно, отличало стремление помогать людям, в том числе и почти незнакомым. Расскажите об этой черте его характера.
— Дед был депутатом Верховного Совета, а народный депутат — это человек, который должен в первую очередь помогать людям. И он к этому серьезно относился и отдавал значительную часть своей жизни общественной работе. Михалков любил говорить, что у бумаги должны быть ноги, то есть письмо, которое должно поступить в какую-то инстанцию, лучше отнести туда самому, тогда это будет действенным.
Дед был очень внимателен к людям. Кому-то были нужны лекарства, кому-то — комната, кому-то — устроить больного ребенка в санаторий… Такие вещи он помогал решать и как депутат, и просто как влиятельный человек.
— Если можно, приведите несколько ярких эпизодов вашего общения с дедом. Что запомнилось на всю жизнь?
— Помню, я лишился невинности, что рано или поздно происходит с каждым молодым человеком, и меня застукали. Дед вызвал к себе. Я думал, что ругать будет, а он посадил меня напротив себя и по-дружески рассказал, какие опасности встречают молодого человека на этом пути, что надо быть осторожнее. Словом, поделился со мной знаниями, которые необходимы каждому юноше.
Самое главное, что он со мной всегда общался горизонтально — не как дед с внуком. Наше общение было дружеским и уважительным. Не было такого, чтобы авторитет именитого деда давил на внука, какого-то там клипмейкера. Мы говорили с ним о таких вещах, о которых я говорил со своими сверстниками, — о женщинах, об автомобилях, о деньгах. Я мог ему рассказать все, что рассказал бы товарищу, а то и товарищу не рассказал бы.
Дед никогда меня ни за что не ругал. Ну, мог что-то такое сказать, но чтобы делать внушение, такого ни разу не было. Другой вопрос, что я, наверное, не давал ему много поводов для этого. Когда мы стали близко общаться, мне было 28–30 лет, я уже вернулся из Великобритании и был взрослым человеком.
А вообще моя любимая история с дедом такая. Когда он во второй раз переписал советский гимн и пришел в ресторан Дома литераторов отмечать это событие, какой-то выпивший поэт через весь зал прокричал ему: «Сережа, опять ты такое г.. написал». На что дед ответил: «Г.. не г.., а слушать стоя будешь, учи текст!» У него было замечательное чувство юмора!
— Могли бы вы охарактеризовать последние годы жизни Сергея Владимировича, его жизнь с молодой женой Юлией Субботиной? Был ли он счастлив и спокоен душой?
— Я абсолютно убежден в том, что Юля подарила ему дополнительное десятилетие жизни. Она, молодая красивая женщина, немногим старше меня, по-настоящему его любила и окружила невероятной заботой. Она многое ему дала, возила по миру — путешествовать одному в его возрасте уже было бы трудно, да и незачем это было делать одному. А сейчас Юля активно занимается творческим наследием деда, взяв на себя самую главную функцию, которую необходимо выполнять, для того чтобы память о писателе оставалась живой, — сохранение его творчества.
— Считается, что в вашей большой семье Михалковых сложились близкие отношения между всеми родственниками. Это действительно так?
— Близость, конечно, есть. Отношения хорошие, хотя семья у нас довольно разрозненная. Все помнят друг про друга, но так, чтобы мы каждые выходные собирались вместе пить чай, такого точно нет.
— Однако собираетесь все вместе?
— Нечасто. Может быть, раз-два в год, например, на Новый год, на чей-то день рождения. Все очень заняты. Да и много нас, у всех свои семьи, свои домашние очаги и абажуры, свои дачи. Я принимаю родственников у себя, отец — у себя, Никита, большой хлебосол, — у себя.
— Немного поговорим о вас. Кем вы сами себя считаете — режиссером, продюсером? Актером вас трудно назвать — три небольших роли, хотя крошечная роль киллера-снайпера в «Антикиллере» мне лично запомнилась — сыграно достоверно.
— Режиссером, конечно. Актер я никакой. В «Антикиллере» случайно вышло. У артиста, который должен был сниматься в роли киллера, не получилось приехать, вот я и решил сам эти два слова сказать.
Сейчас я стал много заниматься и написанием сценариев. Не один, всегда с кем-то в соавторстве. Вот второй сценарий с писателем Мирославом Станковичем заканчиваем. Но в первую очередь я режиссер. Хотя у меня нет формального режиссерского образования, я искусствовед, снимать кино научился на съемочной площадке.
— А как вообще вы пришли в кино, в режиссуру?
— Вернувшись в Россию, я стал заниматься рекламой. Рекламный бизнес в 1990-е годы был тесно связан с искусством, с кино и в то тяжелое время перехода страны в рыночную экономику приносил хорошие деньги. Потом, когда я сделал много рекламных роликов, продюсер Игорь Толстунов предложил мне снять мою первую картину. Первая картина мне не понравилась, но как-то так получилось, что я взялся за вторую, и это был «Антикиллер». И вот после «Антикиллера» я решил, что буду заниматься режиссурой. И, что называется, пошло-поехало. На рекламу времени уже не оставалось, клипы тоже забросил. Осталось кино.
— И в заключение о вашей политической позиции. Вы защищали диплом магистра истории искусств в Кембриджском университете — по вашему же выражению, «колыбели шпионов». Как же получилось, что свои политические взгляды вы сами оцениваете как ватнические, критиковали страны Запада, вставшие, по вашему мнению, на путь сатанизма, поддерживаете СВО?
— Я никогда не был антисоветчиком и диссидентом. Да, мне, как и любому молодому человеку в 1980-е годы, не нравилась эта скука советской власти, лицемерие с идеологией, не нравились пустые полки в магазинах, дефицит, спекулянты и фарцовщики. Да, в 1980-е мне нравился Запад, но каждый раз, когда летел из Англии домой, я ликовал, а когда приходило время возвращаться в университет, с тоской думал: «Ну вот, опять надо в Англию». Поэтому, закончив учебу, я решил вернуться в Россию и жить там, где мне нравится.
Однако, когда я учился за границей, Запад был еще довольно привлекателен. Там еще не было того мракобесия, которое мы наблюдаем сейчас в плане семейных отношений и многого другого. Тогда, живя на Западе, не надо было предавать Родину. И учась в Англии, я общался в основном с академиками, искусствоведами. А что это за люди? Те, у кого один свитер и тысяча книг, а не наоборот. Когда я вернулся в Россию, то стал общаться с англичанами, работавшими здесь, и увидел, как они к нам относятся, понял, что это самая коррумпированная нация в мире. И я видел ту политику России, миролюбивую, уступительную, во многом беззубую. Было обидно, потому что я не считал нашу страну проигравшей. Нас же никто не победил, мы, условно говоря, добровольно сдались. Просто сказали, как кот Леопольд: «Ребята, давайте жить дружно», а эти «мыши» все не унимались.
В какой-то момент, уже довольно давно, мне перестали нравиться и политика Запада, и его современная культура — та культура Запада, которая меня очаровывала, просто ушла. Постепенно я стал понимать, что Запад был таким привлекательным исключительно потому, что существовал Советский Союз. Пока он был, Западу необходимо было сохранять форму и выглядеть привлекательно. А когда Союз исчез, у Запада пропал геополитический спарринг-партнер, и он стал таким, какой теперь, с этим его непривлекательным лицом.
А потом начался Донбасс, стали убивать людей, которые так похожи на тех людей, что живут здесь, все эти настроения усилились.
То есть я никогда не менял своих взглядов. Я, как и все, взрослел, старел, с возрастом приходило понимание каких-то вещей. Например, что целых 30 лет мы рассматривали нашу советскую историю исключительно с точки зрения огромной неудачи. А ведь мы создали великий альтернативный мировой проект! Возможно, он оказался несостоятельным, хотя и это под вопросом. Китай же процветает, он нашел синергетическую форму социализма и свободы предпринимательства. Я рад, что успел пожить при советской власти, в которой было много скучного, нудного, неприятного, трудного, но тем не менее люди тогда были счастливее, чем сегодня. У них не было этого постоянного стресса, в котором мы живем в капиталистической реальности. Ой, зарплата, ой, цены, ой, инфляция… Вчера метро стоило 40 рублей, а сегодня 50. Когда я пошел в школу, в Москве метро стоило 5 копеек, когда заканчивал школу — те же 5 копеек. Отсутствие стресса, постоянного беспокойства — это важно. С семи лет я уходил утром из дома — гулял во дворе или по Москве, и мама видела меня только к вечеру. А в последующие после развала СССР годы разве можно было так отпустить ребенка на улицу?
— Что вы вкладываете в понятие «патриотизм»?
— Я считаю, что патриотизм — это не лозунги, призывы, митинги. Это создание добавленной стоимости на том месте, где ты — врач, учитель, ученый, строитель, актер — находишься. У человека должно быть что-то, что он сделал сам. Не красивые посты в соцсетях, а что-то физически ощутимое, что можно «потрогать», за чем стоит его вклад в экономику страны, в ее развитие. Лет пять назад я зашел в свою школу, а окончил ее, к слову, на нынешний день уже как 40 лет назад, и выяснилось, что практически все мои учителя работают на своих местах. Вот это и есть патриотизм.
Патриотизм для меня — это и такие порывы, как «Бессмертный полк», особенно в своей начальной фазе, когда это была общественная инициатива, или реакция общества на недавнюю трагедию в Махачкале, когда простые люди буквально за семь часов собрали 30 млн рублей на помощь пострадавшим при взрыве автосервиса.
Иными словами, патриотизм — это когда каждый из нас на своем посту, рабочем месте, по своим возможностям делает что-то для страны, в которой он живет и в которой будут жить его дети.
Редакция благодарит Российский фонд культуры за помощь в организации интервью.Б (Босс август-сентябрь 2023)
Егор Андреевич КОНЧАЛОВСКИЙ (Георгий Андреевич МИХАЛКОВ), российский кинорежиссер, сценарист и продюсер.
Родился 15 января 1966 года в Москве. Сын кинорежиссера Андрея Михалкова-Кончаловского и актрисы Натальи Аринбасаровой.
В 1984–1986 годах служил в рядах Советской армии. В 1988–1990-м учился в Международной школе St. Clares в Оксфорде (Великобритания), в 1990–1991-м — в Кенсингтонском бизнес-колледже. В 1994 году защитил диплом магистра истории искусств в Кембриджском университете. Работал ассистентом режиссера у отца на картинах «Танго и Кэш», «Гомер и Эдди» (1989 год), «Ближний круг» (1991 год).
По возвращении в Россию вместе с режиссером и продюсером Андреем Разенковым создал рекламную студию PS TVC (Partner Studio TVCommercials).
С 1997 года — художественный руководитель рекламного агентства полного цикла Prospect Advertising. В 1990-е как режиссер-постановщик снял около 150 роликов.
В большом кино дебютировал в 1999 году с художественным фильмом «Затворник». В 2002-м на экраны вышел второй фильм режиссера — «Антикиллер», получивший большую популярность у зрителей и ряд кинематографических наград.
Фильмография: «Я был советским писателем» (документальный, 1996 год), «Затворник» (1999 год), «Антикиллер» (2002 год), «Антикиллер 2: Антитеррор» (2003 год), «Побег» (2005 год), «Консервы» (2007 год), «9 мая. Личное отношение» (новелла «Праздник со слезами на глазах», 2008 год), «Розы для Эльзы» (2009 год), «Наша Маша и волшебный орех» (2009 год), «Москва, я люблю тебя!» (новелла «Москвичи», 2009 год), «Возвращение в «А» (2011 год), «Сердце мое — Астана» (первая новелла, 2012 год), «На Луне» (2020 год), «Мой папа — вождь» (2022 год), «Псоглавцы» (2022 год).
Исполнил небольшие роли в фильмах «Антикиллер», «Побег», «Москва, я люблю тебя!»
В фильмах «Я был советским писателем», «Мустанг», «Сердце мое — Астана» также выступил продюсером.
Женат, отец троих детей.
