Эрнест МАЦКЯВИЧЮС: телевидение не «постарело», оно повзрослело
БОСС-стиль | Культура
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива Э. МАЦКЯВИЧЮСА
Известнейший российский тележурналист и телеведущий Эрнест Мацкявичюс — о том, какую роль в его профессиональной судьбе сыграли семья и театральные корни, карьерном пути и сути журналистской профессии, настоящем и будущем телевидения.
— Эрнест, творческая натура у вас начала проявляться уже в раннем возрасте: вы писали стихи, небольшие рассказы, сценарии для своего домашнего кукольного театра. Потом была студия пантомимы вашего отца, великого Гедрюса Мацкявичюса. В общем, полный спектр увлечений художественно одаренного ребенка. Что-то из этого пригодилось в сегодняшней жизни?
— Да, пригодилось, хотя, может быть, и не сразу.
Честно говоря, отец в мои детские и юношеские годы относился ко мне скептически. Он, человек, вся жизнь которого была служением театру, не очень задумывался о таких земных вещах, как воспитание ребенка, о нюансах, связанных с его ростом и взрослением. Я его за это ни в коей мере не осуждаю. Когда я вырос, он стал относиться ко мне вполне серьезно. Думаю, он в первую очередь хотел видеть во мне друга, а не возиться с куском пластилина, из которого нужно еще что-то лепить. Было бы у него время, он бы, наверное, постарался, но времени не было. Он считал, что мне надо «вылепиться» самому. Я, конечно, как мог, это делал: ходил на все его спектакли, жил театральной жизнью, ночуя фактически за кулисами. После спектаклей это закулисье плавно перемещалось к нам домой, на нашу кухню на Каширке, и те долгие в клубах табачного дыма и литрах чая разговоры об искусстве осели во мне навсегда.
Кроме того, я действительно занимался у папы в студии. Позже, когда я повзрослел и учился уже в десятом классе, стал популярен брейк-данс. Я заметил, что движения брейкеров очень схожи с тем, что исполняют папины актеры на сцене, и попросил его показать мне, как это делается. Он с удовольствием согласился, и вот тут уроки пантомимы, которые я брал в детстве, здорово пригодились. Я научился довольно неплохо двигаться. Брейк был очень модным и почти запрещенным в Советском Союзе танцем, и, конечно, он стал для меня средством поднятия авторитета среди сверстников, особенно среди девушек. А потом, как ни странно, это помогло мне самоутвердиться и в армии: старослужащие тоже хотели вернуться на дембель модными. Я стал их учителем и с первых же месяцев службы получил надежную «крышу».
Но это случилось позже, а в детстве я был глупым и легкомысленным. Театр был мне не особенно интересен. Среда, в которой я подрастал, — Пролетарский проспект, дворовые ценности, москворецкие с ореховскими стенка на стенку — предполагала совсем другие средства самоутверждения. И это была не пантомима…
Отец переживал по этому поводу. Ему казалось, что с сыном что-то не задалось, не того он ждал от меня. Хотя потом, когда я уже вернулся из армии, мы стали как бы знакомиться заново, я увидел, что многое изменилось. Он стал относиться ко мне иначе, почти как к равному, как к другу, с которым можно обсуждать любые вопросы.
Что же касается театральных генов, то они впервые напомнили о себе довольно рано, но потом как-то «заморозились». Я их почувствовал позже, когда попал на телевидение.
— Телеведущий — это ведь в какой-то степени актерская профессия…
— Безусловно, актерская. Значительно более актерская, чем многие журналисты о ней думают. Кстати, сейчас мы находимся в Первой Академии медиа, которую я фактически создавал, в вузе, который готовит будущих журналистов и телеведущих. И в этой подготовке мы уделяем огромное внимание актерскому мастерству, вокалу, технике речи, то есть именно тем дисциплинам и навыкам, которым не учат в университетах, которые телеведущие и тележурналисты осваивают непосредственно на рабочем месте.
— Вспомним, что прежние, еще советские дикторы приходили на телевидение, имея театральное образование. В этом ряду такие имена, как Игорь Кириллов, Виктор Балашов, Валентина Леонтьева, Нина Кондратова…
— Да, это так. Но это были именно дикторы. А мы все-таки журналисты, ведущие. Это другая профессия.
И многие популярные телеканалы допускают роковую ошибку, когда на очень серьезную позицию ведущего, например социального ток-шоу, приглашают раскрученного артиста с узнаваемым лицом. Бывают, конечно, исключения, но в подавляющем большинстве случаев ничего хорошего из этого не выходит. Объясню, почему. Журналист (а ток-шоу — это, вне всякого сомнения, журналистика) — это человек неравнодушный, человек, который учится каждый день, которому страшно интересны другие люди. Он делает все, чтобы узнать их как можно лучше, понять их, поставить диагноз, перенять их опыт, решить их проблемы, восстановить справедливость. Артисту же, как правило, интересен только один человек — он сам. Есть исключения, но они, к сожалению, редкие и лишь подтверждающие правило. Артист любит искусство в себе и себя в искусстве, другие проблемы его не особенно волнуют. Он может этот интерес сыграть, однако рано или поздно зритель поймет, что его водят за нос.
Но и без актерских качеств стать успешным журналистом, работающим в кадре, невозможно. Те люди, которым эти качества даны от природы, эмпирическим путем находят правильный образ, то состояние, в котором им надо выходить к зрителям, запоминают его и в нем живут. Те же, кто не обладает такими качествами, по натуре интроверты, в кадре не работают, они становятся редакторами, продюсерами, главными редакторами, разными начальниками (смеется).
— Знаю, что вы храните память своего отца, много занимаетесь его наследием, в частности восстановили с Владимиром Ананьевым его прекрасный спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Какова судьба этого проекта?
— Первый раз мы сделали этот спектакль четыре года назад на 70-летие со дня рождения отца. Нам помог Фонд культурных и образовательных программ «Открытое море». Председатель попечительского совета и основатель фонда Станислав Тихонов, меценат, человек широкой души, мой близкий друг, сказал тогда: «Давай это сделаем ради памяти Гедрюса». Мы нашли средства и, главное, коллектив. У Владимира Ананьева, одного из первых исполнителей роли Хоакина — сейчас он режиссер Театриума на Серпуховке Терезы Дуровой, есть артисты, с которыми он работал по тем техникам и методикам, которые использовал отец, и сегодня они, пожалуй, единственный коллектив, который понимает, что такое пластическая драма. В каком-то смысле они хранители. Хотя есть еще один пример: Павел Брюн, первый исполнитель роли Хоакина, в свое время уехал в Америку и там вместе с Ги Лалиберте создавал Cirque du Soleil, немало отцовских открытий привнес туда и всю жизнь называл Гедрюса своим главным Учителем. Так что понять сегодняшнюю пластическую драму отчасти можно, посмотрев постановки Cirque du Soleil.
Возвращаясь к «Хоакину», хочу подчеркнуть, что это не восстановленный спектакль, а новое прочтение поэмы Пабло Неруды, поэтому он неслучайно называется не «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», как раньше, а «Легенда о Хоакине».
— А книгу отца «Преодоление» вы закончили?
— Книга была написана. Она состоит из нескольких частей. В ней отец как бы препарировал собственную работу, рассказывал, как он ставил свои самые любимые спектакли: «Преодоление», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Времена года», «Красный конь» и другие, причем про первые два написано особенно подробно. Это бесценный учебник для будущих режиссеров, такая пластическая драма на бумаге.
Когда я взялся издавать рукопись, издатель сказал: «Театр был замечательный, и ваш отец, конечно, был великим человеком, но пластической драмы не существует уже больше 20 лет. И наши потенциальные читатели его не вспомнят. А вас каждый день по телевизору показывают. И нам важно, чтобы и ваше лицо было на обложке. Это, простите, маркетинг. Поэтому напишите что-нибудь тоже». Это был вызов. Я ничего не писал длиннее сюжета, кроме того, у меня не было таких привычных выразительных средств, как видеоряд, интонации, интершум и музыка. Только белый лист бумаги. Вернее, монитор компьютера. Я на две недели закрылся на даче и написал там свою главу — она открывает книгу. Глава получилась небольшая, потому что телевизионщики — люди, которые любую историю, биографию, судьбу, драму пытаются сжать до размера подводки к сюжету. Мы очень тщательно подбираем каждое слово и пишем убористым шрифтом (смеется). В общем, текст получился на 10 страниц, но я рассказал там всё. Писал честно, с еще кровоточащей душой, может быть, чересчур откровенно. Однако я попытался понять, кем я был для отца, а он для меня. Надеюсь, что получилось. Мама тоже написала туда свою главу.
Книгу удалось издать, и это здόрово.
— Известно, что вы хорошо играете на гитаре. Вы ведь участвовали в конкурсе «Поют журналисты» и тогда попросили помочь вам замечательного гитариста Дмитрия Мурина. Вроде бы у того выступления должно было быть продолжение…
— Продолжение было. Но вы преувеличиваете: я не настолько хорошо играю на гитаре. Правда, мой первый учитель, который, можно сказать, «ставил» мне руку, был действительно великим музыкантом. Это Александр Камиллович Фраучи, который фактически принес в Россию, тогда еще СССР, классическую гитару и сделал ее популярным инструментом. Наши семьи дружили, Фраучи часто бывал у нас, поэтому он и начал меня учить, а потом «передал» одному из своих учеников.
В «Гнездо глухаря» на тот самый конкурс «Поют журналисты Москвы» меня пригласили, когда я был уже в зрелом возрасте и написал какое-то количество песен. Тогда я понял, что, для того чтобы не ударить лицом в грязь, мне нужны аранжировщик и вторая гитара, и попросил Марию Наумовну Фраучи, вдову Александра Камилловича, найти мне кого-нибудь, кто мог бы помочь сделать аранжировку и потом вместе со мной выступить. И она предложила Диму Мурина, который был последним учеником Фраучи.
Происходило это в очень трудный для меня период: тяжело болела мама, и я понимал, что она уходит. Дима тогда бывал у нас дома, играл маме концерты Фраучи, которые она все прекрасно знала почти наизусть. И она сказала мне как-то: «Держись этого парня». Потом мамы не стало, а Дима стал моим ближайшим другом. Он великий музыкант и удивительный человек. Говорят, музыка — это язык Бога, но не каждому музыканту дано владеть этим языком. Дима — это человек, музыка которого звучит, даже когда он не играет и не поет, у которого очень светлая, музыкальная душа. И он замечательный друг.
Он сказал: давай продолжать писать и играть просто так — ради того, чтобы это было. Он сделал аранжировки моих уже написанных песен и тех, что рождались позже. Так появился наш музыкальный проект. Все это вытянуло меня из тяжелейшей депрессии. Видимо, Бог, забирая, что-то дает взамен.
— Этот проект существует сейчас?
— Как сказать. Я не нашел повода подготовить профессиональный диск, даже, скорее, времени не нашел. Записал заранее некоторое количество песен: мне должны были сделать операцию на щитовидке, и она могла привести к потере голоса. Я тогда сказал Диме: «Давай на всякий случай зафиксируем и сохраним, что есть. Потом будем слушать и плакать». Однако после операции голос стал только лучше, слава Богу (смеется). Но больше дойти до студии мы так и не смогли.
Впрочем, время от времени мы с Димой даем концерты. Был период, когда даже ездили на гастроли с творческими, музыкально-поэтическими вечерами, и люди в разных регионах страны видели «человека из телевизора» не просто в роли телеведущего, тележурналиста, но и как автора стихов и музыки. Получалось душевно и весело, принимали нас здорово, публика была благодарная.
Плюс, наверное, свою роль сыграл эффект неожиданности, потому что, чего уж скрывать, многих из нас, телеведущих, люди воспринимают как «говорящую голову», которая инстинктивно ищет глазами суфлера, даже когда произносит тост. Никто не верит, что в этой «говорящей голове» могут быть какие-то мысли, что она способна их зарифмовать и даже положить на музыку, а потом проникновенно все это исполнить. Приятно было удивлять… (улыбается).
— Музыкальное творчество для вас сегодня не является приоритетом?
— Знаете, когда я написал свои первые песни и начал исполнять их друзьям, мне казалось, что я нащупал некую новую ипостась, открыл в себе новую чакру. Я мысленно ставил себя в один ряд с Пушкиным, Есениным, Высоцким, Окуджавой (смеется). А через какое-то время стал замечать, что друзья слушают мои произведения с таким вежливым сочувствием. И примерно так же хлопают. Я почувствовал себя графоманом, расстроился, обиделся и повесил гитару на гвоздик.
А потом меня пригласили в «Гнездо глухаря», где произошло наше судьбоносное выступление с Димой. Наш проект вспыхнул, разгорелся, какое-то время существовал, однако сейчас временно не развивается. Появились новые увлечения и проекты. Образование, тренинги, студенты, менеджмент… Все это круто, но иногда напоминает рутину. Я страшно скучаю по тем временам, когда мы могли собраться музыкальной компанией в маминой однокомнатной квартирке на Таганке и репетировать перед очередным концертом или капустником. Надеюсь, настанет момент, когда я смогу туда вернуться. Тем более все, что было написано, остается.
— В армии вы были радиотелеграфистом. Эта специальность уж самая что ни на есть техническая. В технику не было никогда желания окунуться? Продолжения этой работы не было?
— Нет, специальность радиотелеграфиста не совсем техническая. Она как раз близка к профессии музыканта. А ДКМ — датчик кода Морзе — похож на пишущую машинку, которая выдает точки и тире. Освоить морзянку — это все равно, что изучить новый язык. Мне особенно льстило, что сделал я это сам, без посторонней поддержки, вдали от родного дома, в сравнительно агрессивной среде. Всю свою жизнь я больше всего на свете боялся репутации маменькиного сынка, человека, который сам ничего не может, и все его успехи — заслуга его продвинутых родителей. Этот комплекс даже сейчас временами начинает меня преследовать. Возможно, поэтому я выбрал профессию журналиста, а не пошел по театральной линии. Отец преподавал в ГИТИСе, и я никогда никому бы не доказал, что добился чего-то сам (если б добился) без его протекции. Журналистика в этом смысле оказалась более безопасным выбором. А профессия, приобретенная в армии, смотрелась еще более чисто. Уже за полгода до дембеля я получил первую классность как специалист, что для солдат срочной службы было, конечно, редкостью. Гордился страшно и на гражданке, поступив на рабфак факультета журналистики, подумывал о том, чтобы продолжить начатое на службе. Служил я в пограничных войсках, подчинявшихся Важной Организации, поэтому после увольнения обнаруживал каждый день в почтовом ящике ворох писем с приглашением прийти на собеседования для получения ответственной и высокооплачиваемой работы.
— Наверное, в основном это было влияние мамы, которая и сама была журналистом?
— И папы тоже. Получилось так, что, пока я был в армии, родители развелись. Потом они, правда, помирились, восстановили отношения, которые стали очень дружескими, и в последние дни папы были рядом друг с другом, но в то время, когда я вернулся из армии, между ними был конфликт.
В основном от намерения бросить журналистику меня отговаривала мама. Я в то время учился на рабфаке МГУ, хотя и без особого энтузиазма. Решил посоветоваться с отцом, набрал номер его телефона. Он сказал: «Приезжай». Мы встретились, поужинали, хорошо выпили, и он как-то поставил мне мозги на место: «Раз уж ты выбрал этот путь, журналистику, то не сворачивай, иди по нему. Если будут какие-то трудности, материальные, например, я же рядом — помогу». Это меня вдохновило. И он действительно помогал, поэтому я не бросил рабфак, сдал вступительные в МГУ, даже единственный со всего нашего рабфаковского курса написал на отлично сочинение. А потом окончил журфак с красным дипломом, причем уже на третьем курсе начал работать на телевидении.
— На телевидении прошло больше половины вашей жизни. Вы работали на многих проектах: здесь и ВИD, и «Архипелаг», и «Панорама», и много других. Это ваша журналистская молодость. Что из них запомнилось, чему научило, что стало для вас настоящей школой?
— Когда я пришел на телевидение (как я уже сказал, на третьем курсе университета), мои однокурсники — Дима Мочалин и Володя Сидоров (теперь Иконников) — создавали на базе ВИDа программу «13-31». Она должна была стать преемницей «Взгляда». Это была осень 1991 года, после того как произошел августовский путч. Тогда менялась страна, менялась общественная формация, вообще все было по-новому. И мне повезло: я пришел работать в самую популярную, я бы сказал, лучшую программу страны, к самым крутым, самым модным, самым передовым журналистам того времени. Первыми моими учителями были Листьев, Демидов, Политковский, Любимов. Должен сказать, что именно Саша Любимов стал своего рода моим крестным отцом на телевидении, который дал мне благословение после моего первого репортажа, сказав: «Это очень круто, давай действуй в этом же направлении!» Понятно, что после таких слов у меня тут же выросли крылья. Потом, когда Любимов перешел в студию международных программ и стал курировать программу «Панорама», преемницу «Международной панорамы», он позвал меня с собой. Там, кстати, ведущим работал Дмитрий Константинович Киселев, а чуть позже пришел ведущим
Дмитрий Якушкин, последний пресс-секретарь Бориса Ельцина.
Что запомнилось с тех времен? Конечно, первый эфир программы «13-31», первые разговоры с Любимовым, ночные монтажи в Останкино, когда я учился не только писать, работать перед камерой, но и разбираться в «картинке», понимать, почему средний к среднему, а общий к общему планы нельзя клеить, почему в кадре все время должно быть движение и это движение должно быть законченным, почему нельзя злоупотреблять трансфокатором и панорамами и т. д. Я сам научился монтировать и освоил профессию режиссера монтажа.
Тогда же, работая в «Панораме», я съездил в свою первую заграничную командировку — в Саудовскую Аравию с Дмитрием Якушкиным. Мы были второй в истории съемочной группой из России, которая там оказалась. Это было в 1992 году, после войны Ирака с Кувейтом, что называется, по горячим следам. Саудовская Аравия была для нас абсолютно экзотическим государством, и, само собой, рассказывать о ней зрителям было одно удовольствие.
Потом Любимов пригласил меня к сотрудничеству еще в одном проекте — в «Центральном экспрессе», где журналисты из стран Восточной и Центральной Европы, в том числе и из России, делали репортажи о событиях в их странах, приметах времени, явлениях, тенденциях и т. д. Я сделал для них несколько фильмов, в том числе материал о человеке, у которого дома живет осел. Человека звали Сергей Пчёлкин, он был режиссером бродячего театра под названием «Ковчег». Этот образ Ковчега, как средства спасения от потока житейских проблем, глубоко запал мне в душу, перевернул сознание и преследует всю жизнь.
Таков был мой первый серьезный (как мне казалось) журналистский опыт. А в 1993 году образовалось НТВ, и мой однокурсник Володя Ленский предложил мне присоединиться к новой молодой команде нового молодого телеканала. На работу меня брал Олег Борисович Добродеев.
— После НТВ вы какое-то время проработали на ТВ-6 и лишь потом пришли на сегодняшнюю «Россию»…
— На ТВ-6 у меня работать не получилось, и Олег Борисович позвал меня на ВГТРК. У меня уже был проект — программа «Пролог», с ней я туда и пришел. А дальше было много разных форматов, ответственной и интересной работы, где я смог попробовать себя не только как репортер, причем самых разных жанров — как интервьюер, ведущий ток-шоу, утреннего канала, новостей. Работал и в развлекательном жанре. В общем, была возможность сделать практически все в профессии и даже провести программу «Разговор с Владимиром Путиным».
— Как, кстати, у вас проходил разговор с Владимиром Путиным?
— Данный проект с моим участием продолжался четыре года подряд, и это, конечно, колоссальный опыт. Путин — собеседник жесткий, но мне работалось с ним комфортно. У него мгновенная реакция, энциклопедический склад ума и, конечно, уникальное чувство юмора, очень близкое мне. И уже на первом эфире я понял, что все мои опасения по поводу трудностей общения напрасны.
— Расскажите о той ситуации в 2015 году, когда вы на молодежном форуме «Территория смыслов» заявили об отказе от международных эталонов журналистики из-за фактического начала новой холодной войны и необходимости обороняться в информационной войне и даже призвали к мобилизационной журналистике.
— Да, я помню, тогда у моих либеральных коллег в социальных сетях почти случился сердечный приступ, многие просто задохнулись от бешенства, мне даже стало страшно за них. Люди, которые называют себя либералами, почему-то склонны к истерикам, публичным доносам и порывам немедленно линчевать несогласных — хотя бы через Facebook. Я же просто объяснил ребятам одну очень простую вещь. Журналист — это врач, который ставит диагноз. Диагноз, чтобы победить болезнь, надо ставить точно. Но главный приоритет врача и, надеюсь, журналиста тоже — человеческая жизнь, а потому один из ключевых медицинских принципов — не навреди. Ответственный врач понимает, что слово может убить, и не всегда диагноз, озвученный пациенту в лоб, идет пациенту на пользу. Более того, такой диагноз может быть ошибочным. Об этом необходимо помнить всегда.
Второе: журналистика — это зеркало той эпохи, в которой она существует. Журналистика Герцена и Белинского, журналистика первых лет советской власти, эпохи индустриализации, эпохи перестройки и журналистика 1990-х развивались по разным законам. Отрицать это глупо. Журналистика сегодняшняя, к огромному сожалению, существует в условиях тяжелой информационной войны, которую развязали не мы. В которую нас втянули, причем втянули в том числе те, кого мы на протяжении десятилетий считали иконой стиля и, да, эталоном информационной журналистики, а именно такие авторитеты, как CNN и BBC. Они сделали ровно то, за что когда-то клеймили советскую прессу: к штыку приравняли перо, сделав нас своей мишенью и не оставив нам выбора.
В условиях внешней агрессии, в том числе такой, как теперь говорят, гибридной, в любом нормальном журналисте просыпается гражданин. Тогда на «Территории смыслов» я просто попросил молодого человека, задавшего мне вопрос, представить себя корреспондентом, например «Красной звезды» в 1942 году, который отправляется с редакционным заданием на фронт, в окопы, делать репортаж с передовой. Насколько сбалансированным по отношению к «немецко-фашистским коллегам» должен быть его материал? Должна ли «Красная звезда» на своей передовице, разместив последнюю сводку из Ставки Верховного главнокомандования, на второй половине полосы перепечатывать свежие выдержки из «Фёлькишер беобахтер?»
В условиях агрессии, внешнего давления, когда кто-то пытается отказать нам в праве остаться собой, переписать наши культурные и исторические коды, вытереть ноги о нашу историю и наши святыни, когда кто-то недоволен самим фактом существования нашей цивилизации и агрессивно это декларирует, простите, но мы будем защищаться. Мы сплотимся вокруг лидера, потому что другого алгоритма победы не существует, и мобилизуемся по всем фронтам. В том числе на фронте информационном. Во время войны у любого нормального человека, у любого нормального гражданина может быть только одна мотивация: все для фронта, все для победы. Все его мысли и действия, все рефлексы, инстинкты, вся психомоторика подчинены этой цели. После победы, когда минует угроза, цель меняется, а вслед за ней меняются средства.
Вот и все, что я объяснил тогда молодым журналистам. Моя позиция не изменилась ни на сантиметр, готов за нее бороться и дальше, в дискуссии. Но кликушам дискуссии не нужны — у них другие задачи, и мы прекрасно знаем, кто им эти задачи поставил.
— Вы можете сформулировать некую квинтэссенцию того, какими качествами должен обязательно обладать современный тележурналист?
— Помимо ответственности, о которой я уже говорил, и принципе «не навреди» есть еще одно очень важное качество, которым должен обладать не только телевизионный, но и любой другой журналист и без которого он в профессии не состоится. Он должен быть неравнодушным, быть человеком, который не может пройти мимо несправедливости, который обязательно откликнется на чужую тревогу, чужую боль. И, конечно, журналисту должны быть интересны люди, в противном случае ему следует выбрать другую профессию.
Прочие качества, скорее, второстепенны, но они тоже важны. Это умение коммуницировать, убедительно выглядеть в кадре, вызывать доверие у собеседника и телезрителя. Упорство — крайне важное качество, без которого тоже ничего нельзя добиться в нашем деле.
И всему этому мы учим в Первой Академии медиа.
— Вы как-то отмечали, что старшие товарищи-журналисты не особо делятся профессиональными секретами с подрастающим поколением. Вы же рассматриваете такую деятельность как нечто вроде продолжения рода. Что вы считаете необходимым передавать своим студентам?
— Да, в каком-то смысле это инстинкт продолжения рода.
Я, кстати, долгое время не соглашался преподавать, потому что мне казалось, что, если стану учить других, перестану учиться сам. Теперь понимаю, как я ошибался. За последние годы именно благодаря преподавательской работе мне удалось совершить качественный рывок в профессии. Я понял про нее столько, сколько не понял за 20 лет. Все, что я делал в кадре и за кадром интуитивно, на уровне ощущений, вдруг превратилось в стройную систему правил, которые просто надо было проартикулировать и записать. А правила нарушать нельзя. И теперь я их не нарушаю, поскольку утром мои студенты могут мне подобные нарушения предъявить и упрекнуть меня в том, что я не следую собственным мантрам…
А еще я начал преподавать потому, что в системе подготовки журналистов существуют серьезные пробелы. Прикладным навыкам, которые пригодятся в поле, в редакции, в студии, в загранкомандировке, в горячей точке, в конце концов, студентов никто не учит. Получать профессию они могут урывками на практике, если не «пошлет» старший товарищ, к которому прикрепили юное дарование. Они понятия не имеют, что такое эмоциональный интеллект, самопрезентация, социальный интеллект, умение стратегически мыслить и работать в команде, они боятся быть лидерами. Именно этих так называемых софтскиллов катастрофически не хватает сегодняшнему молодому человеку. На основании именно таких запросов мы подготовили свою программу. И уже можем похвастаться довольно внушительными успехами. По своей системе техник эффективной коммуникации я подготовил не одного «универсального солдата».
И, что удивительно, у меня очень много заказов от людей, не имеющих отношения к медиасфере. Вырабатывая методику, я подробно разобрал психофизиологию успеха и выделил те инструменты, которые позволяют добиваться победы. Вы знаете, это удивительно, но в успехе финансиста от его профессиональных компетенций зависит всего 15%. Остальные 85% — это умение выстраивать отношения с партнерами, с подчиненными, с руководством, с проверяющими, с бандитами (в 1990-е без этого ни один бизнес не работал), то есть коммуницировать. Мы учим устанавливать и развивать контакт, подстраиваясь к собеседнику «по ценностям», вести переговоры, в том числе жесткие, «вербовать» нужных тебе партнеров, гасить конфликты, выступать публично, владеть своим голосом и эмоциями, убеждать и, если необходимо, подчинять.
Я благодарен судьбе за то, что она дала мне профессию, которая помогла победить свои комплексы и психологические проблемы, отточить навыки коммуникации и сохранять боевую форму, ежедневно подтверждая свой статус в эфире на глазах у миллионов крайне привередливых зрителей.
— Вы как-то сказали, что любому надоедает читать сухую информацию из интернета. Что-то не похоже, что надоедает. Молодое поколение уже даже телевизор-то почти не смотрит, только экран гаджета. Как вы считаете: есть перспективы сохраниться у телевидения в соперничестве с интернетом, да и у печатной прессы есть ли перспективы?
— Телевизор никуда не денется, как никуда не делась живопись после изобретения фотографии, как не пропал театр после появления кино, как не пропало кино после появления видеомагнитофона. Поменяется канал доставки сигнала, он пойдет по интернет-каналам, мы будем смотреть новости с монитора своего ноутбука, но телевидение сохранится.
Да, сейчас оно повзрослело, даже, можно сказать, постарело, но и та молодежь, которая сегодня предпочитает получать информацию из смартфона, рано или поздно вырастет и поймет, что ТВ — это просто удобно.
Занятому человеку, живущему в бешеном темпе, который наш мир набрал сейчас, гораздо проще не ползать по интернету в поисках информации, а просто найти время в сутках, скажем, вечером, дома за ужином: включить экран на стене и дождаться, когда специально обученные интеллигентные, образованные, симпатичные люди расскажут о том, что случилось сегодня, покажут яркую эксклюзивную картинку, объяснят причинно-следственные связи, развлекут, успокоят и подскажут, как жить. И делать это будет не робот, не голос за кадром, а живой человек. С живыми глазами и своим отношением к тому, что он рассказывает. Потому что человек идет в телевизор за человеком.
Телевидение — наука про людей. Это хорошая новость для нас, ведущих. Она значит, что мы, если будем стараться, останемся незаменимыми для нашего зрителя. Конечно, появятся новые форматы, конечно, нам придется мимикрировать под запросы социальных сетей, заводить себе аккаунты, рассказывать о важных политических событиях, скажем, через Instagram. Фактически это уже происходит. Но большое окно в мир под названием «телевизор» все равно сохранится в квартирах.
Что касается печатной прессы, то ей, конечно, придется нелегко. Однако глянец, думаю, сохранится. Хотя бы для того, чтобы модные девушки с ровным загаром и пышными губами могли размещать на своем аккаунте фотку дорогого журнала на столике рядом с бокалом «Шандона» и сумкой «Биркин» на заднем плане.
— Последний вопрос: хоть вы и не очень любите говорить о своей личной жизни, но все-таки, какое будущее вы видите для своей дочери?
— Ей сейчас 15, формируется характер, возраст переходный и сложный. Она ищет себя. Надеюсь, поможет генетика — я имею в виду, разумеется, бабушку с дедушкой. Мой пример, о котором мы говорили в начале интервью, доказывает, что оценка родителей не всегда справедлива. Все задатки, для того чтобы стать звездой, у Дали имеются. Если выберет журналистику, помогу. Главное, не ошибиться с призванием. Исправление этой ошибки может занять долгие годы, даже всю жизнь. Мне просто повезло.Б (Босс сентябрь-октябрь 2019)
МАЦКЯВИЧЮС Эрнест Гедревич, тележурналист, телеведущий.
Родился 25 ноября 1968 года в Вильнюсе в семье режиссера, создателя театра пластической драмы Гедрюса Мацкявичюса и журналиста Марины Мацкявичене. После окончания школы проходил срочную службу в пограничных войсках. Позже, в 1994 году, окончил газетное отделение факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова.
На телевидении с 1991 года. Карьеру начал в телекомпании «ВИD», где был корреспондентом и ведущим программы «13-31». Затем работал в программе «Архипелаг» на Первом канале, в качестве российского корреспондента делал материалы для международного тележурнала «Центральный экспресс», потом стал корреспондентом программы «Панорама» на Первом канале.
В 1993 году перешел на только что созданный телеканал НТВ, где до весны 2001 года был парламентским корреспондентом. Затем непродолжительное время работал в компании «ТВ-6».
С февраля 2002 года — на телеканале «Россия». Начинал как автор и ведущий ежедневной утренней программы «Пролог», потом был постоянным ведущим канала «Доброе утро, Россия!» (2002–2005 годы), ведущим предвыборных дебатов на парламентских и президентских выборах (2003–2004 и 2007–2008 годы), ведущим программы «Вести. Подробности» (2005–2006 годы), вел выпуски «Вестей» в 17:00 и программу «Вести+». С сентября 2008 года представлял программу «Вести» в 20:00 вместе с Мариной Ким, Татьяной Ремезовой, Салимой Зариф и Ириной Россиус. С мая 2016 года ведет программу «Вести» в 20:00 единолично, еженедельно чередуясь с Андреем Кондрашовым (по октябрь 2017 года) и Игорем Кожевиным.
В 2008 и 2011 годах вместе с Марией Ситтель вел ежегодную программу «Разговор с Владимиром Путиным: продолжение».
В 2017 году основал и возглавил Первую Академию медиа.
Награды: медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени, орден Дружбы, благодарности Правительства РФ.
Женат, воспитывает дочь.
