Евгений КРУТИКОВ: журналистика появилась в моей жизни благодаря ряду случайных совпадений

10.09.202008.11.2023 Журнал БОСС

БОСС-стиль | Гостиная
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива Евгения КРУТИКОВА

Военный эксперт, политолог, эксперт по проблемам Кавказа и Балкан, а также известный публицист — о своей знаменитой семье, опыте журналистской работы и новой геополитической реальности, в которой оказалась Россия.

Поморская кровь

— Евгений, ваша ближайшая генеалогия сама по себе очень интересна. Расскажите немного о своих корнях, о знаменитом деде Алексее Дмитриевиче, отце.

— Мой дед Алексей Дмитриевич в период с 1939 года по конец 1940-х был заместителем наркома (затем министра) внешней торговли Советского Союза. В 1948 году его назначили заместителем председателя Совета министров СССР, то есть наравне с Берия, Молотовым, Маленковым и Микояном дед являлся заместителем Сталина. В Совмине Алексей Дмитриевич отвечал за внутреннюю экономическую политику. Его первое падение с советских государственных высот произошло в 1949 году в связи с «Ленинградским делом». По дедовской линии мы выходцы с Русского Севера, поэтому почти все родственники Алексея Дмитриевича в той или иной степени были вовлечены в эти процессы. Тогда деда только сняли с должности вице-премьера.

Значительно более серьезные проблемы у семьи начались уже при Хрущеве, в 1954 году. Тогда в Париже арестовали моего отца, сотрудника внешней разведки, работавшего во Франции под прикрытием торгового представительства СССР. На самолете Молотова его доставили в Москву и обвинили в шпионаже в пользу Франции. Шесть лет отец провел в лагерях, освободили его в 1960-м, после этого он был полностью реабилитирован и восстановлен в званиях. Одна из главных версий ареста моего отца связана с борьбой за власть после смерти Сталина. Нужно было окончательно добить деда, чтобы он перестал играть хоть какую-либо значимую роль в советской внутренней политике.

И в принципе его противникам это удалось. Хрущев запретил упоминать имя Алексея Дмитриевича как советского государственного деятеля в советской прессе и других печатных изданиях вплоть до того, что статьи, где было напечатано его имя, изымались из энциклопедий. Имя деда вполне по-оруэлловски оказалось стерто из истории, и, если сейчас спросить у наших современников, был ли такой зампред Совмина СССР Крутиков, никто, скорее всего, не ответит утвердительно. Молотова, Маленкова, Микояна все помнят, а Алексея Дмитриевича Крутикова — нет. И это при том, что в годы войны он руководил ленд-лизом и в принципе всеми союзническими поставками в СССР, то есть был «главным по Америке», затем отвечал за восстановление разрушенного землетрясением Ашхабада в 1948 году.

— А генерал-лейтенант Алексей Николаевич Крутиков, командующий 7-й армией Карельского фронта, ваш родственник?

— Родственник, хотя и не по прямой линии. Все Крутиковы несколько десятилетий жили большим гнездом в Доме на Набережной, в этих огромных квартирах. Мы поселились на улице Серафимовича в 1939 году, и мои родители переехали оттуда в 1974-м. Одно из моих детских воспоминаний об этом доме: я еду на велосипеде по коридору, и он никак не заканчивается. Семья моего дяди, младшего брата отца, жила в Доме на Набережной до начала 1980-х.

— Ваша приверженность, я бы назвал это служением государству, пошла от ваших родственников, это было у вас в крови?

— Думаю, что да. У меня просто генетически не было иного выбора. По меньшей мере с XV века все мои предки по линии Крутиковых — служивые люди. Они поморы. Из жителей того села на Белом море, откуда пошла наша семья, набирался Гвардейский морской экипаж. Крутиковы служили моряками, солдатами, позже — разведчиками, дипломатами.

Плюс, конечно, поморские гены. Несмотря на то что я родился и вырос в Москве и очень привязан к этому городу, они сильно сказываются. Это некий дух не то что авантюризма, но, я бы сказал, империализма в добром смысле этого слова: отправиться куда-то в дальние края, открыть новые земли, покорить какой-нибудь остров. Все это в крови.

Профессия — журналист

— Как вы пришли в журналистику?

— Чистой журналистикой я занимался не так уж и много, лет шесть—восемь. Просто людям запомнилась эта моя работа.

А появилась журналистика в моей жизни благодаря ряду случайных совпадений. Скажем так, во второй половине 1990-х годов у меня наступил новый период — нужно было найти себе дело. Вообще я хотел посвятить себя совсем другому — думал открыть специализированное сыскное агентство. Мне очень нравится заниматься историческими розысками на рынке художественных произведений, старинных книг (это тоже наследственное увлечение. У меня самого небольшая коллекция древних книг), антиквариата. Однако, поскольку у меня не было юридического образования, лицензию на эту деятельность я получить не смог. Так устроено законодательство. Пришлось пойти в журналистику.

С точки зрения наибольшего интереса, а также опыта в журналистике и всего, что с этим связано, я бы выделил период своей работы в газете «Известия». Это 1999, 2000 и 2001-й годы. Особое время и особая атмосфера, совершенно иная, нежели сегодня. Мне довелось поработать еще со старой гвардией «Известий», с Александром Евгеньевичем Бовиным, например. Это было полезно и познавательно. И вообще 1999–2001-й — переломные годы в истории России. Это первые выборы Владимира Путина в марте 2000 года. Я, кстати, был в тот день выпускающим редактором газеты.

Вообще на тот момент «Известия» считались лучшей газетой страны, особенно в части своей политической аналитики. Теперь это, мягко говоря, не так.

— А деловая газета «Взгляд», с которой вы сегодня сотрудничаете?

— Для меня это та площадка, которая позволяет прямо выражать свое мнение. Мнение определенной политической направленности. Понятно, что человек с моими взглядами в либеральных СМИ работать не будет.

— Не могу не спросить о деле Ивана Сафронова, вы ведь тоже занимались военной и околовоенной тематикой. К тому же писали во «Взгляде» об этой ситуации, говоря, что журналисты, работающие в той сфере, где работал Сафронов, находятся в группе риска с точки зрения контрразведки. Итак, Иван Сафронов попал по делу, на ваш взгляд? Понятно, что следствие не поделится закрытой информацией, но все-таки.

— Я могу поделиться лишь личным мнением по этой ситуации. Материалы следствия не разглашаются, однако по тому, что оттуда все-таки «утекает», полагаю: да, безусловно, основания для задержания Ивана Сафронова имелись. И они не связаны с его журналистской деятельностью. Здесь другой вопрос — мотив. Ведь следствие настаивает на корыстном мотиве, хотя мне кажется, что ситуация значительно сложнее. И не только с мотивом.

У меня создалось впечатление, подчеркну еще раз, это мое личное мнение, что Сафронов находился в разработке давно, о его контактах с чехами знали и учитывали это. И, видимо, длительное время через эти контакты той стороне сливалась дезинформация. Если это предположение верно, то понятно, почему так засекречены материалы дела. Потому что многие данные, если они будут обнародованы следствием, дадут противоположной стороне возможность понять, каково реальное положение дел, что мы хотим скрыть, а что, наоборот, довести до ее сведения. Другое дело, что в этом случае возникает юридический казус: если все, что передавал чехам Сафронов, дезинформация, то тогда это совсем не 20 лет заключения, а значительно меньше — восемь. К тому же не исключено, что через пять лет будет амнистия по поводу очередной годовщины Победы в Великой Отечественной войне, и срок заключения еще сократится.

Сложный Кавказ

— В одном блоге о вас написали: «Евгений Крутиков поистине крут. Вообще, на мой взгляд, он единственный нецхинвальский журналист, кто хорошо знает Южную Осетию». Что для вас Южная Осетия? Как она оказалась в вашей биографии?

— В начале 1990-х я работал в Республике Южная Осетия. Попал туда еще во времена Советского Союза. Весной 1991 года начался грузино-южноосетинский конфликт. С этого момента все и закрутилось. Я стал помощником премьер-министра и помощником командующего национальной гвардии, фактически вошел в первое правительство республики. Это была война, война очень странная и очень сложная. Нужно было организовывать сопротивление, в том числе и информационное, потому что в Москве тогда мало кто понимал, что там происходит, а мы, находясь в Цхинвале, остались практически без связи. Пришлось организовать, скажем прямо, фиктивное информационное агентство «Кавказ-информ», чей офис находился в нынешнем комплексе зданий Администрации президента в Рыбном переулке. Там имелись средства связи, через которые можно было связываться с Цхинвалом по закрытым правительственным линиям тогда еще Советского Союза.

А непосредственно в республике, где в вооруженных силах, скажу без обиняков, изначально был полный бардак, создавалась национальная гвардия для сопротивления грузинской военной агрессии. Эту армию предстояло структурировать, делать регулярной. Огромную роль в организации сопротивления и в создании республиканской армии сыграл тогдашний премьер-министр Республики Южная Осетия Олег Джериханович Тезиев.

Мы подготовили и ввод российских миротворцев. Мне тогда пришлось писать письменное обоснование, почему в Южной Осетии следует проводить миротворческую операцию. Мы подготовили некий документ, в котором впервые были сформулированы те принципы, которые потом легли в основу Сочинских соглашений о мирном урегулировании этого конфликта. Этот документ за моей подписью и подписью Алана Касаева вышел в «Независимой газете» и стал основой договора о вводе миротворческих сил. А в конце 1993 года правительство Олега Тезиева ушло в отставку, и я как сотрудник правительства тоже.

— Осетия стала вам близка?

— Конечно. Достаточно сказать, что моя супруга — осетинка. Кроме того, этой стране и этому народу отдан серьезный период моей жизни, а многие друзья того времени до сих пор мне близки.

— Осетинский народ вообще очень близок нам по духу. Осетины ведь, если не все, то большинство, исповедуют православие?

— Почти все осетины православные, хотя и с легким оттенком язычества. И даже в тех четырех селах Северной Осетии, которые мнят себя мусульманскими, второй тост во время застолий обязательно поднимается за святого Георгия (улыбается).

— Что вообще, на ваш взгляд, ждет такие непризнанные территории, как Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье, а теперь и донецкие республики?

— В исторической перспективе, мне кажется, процесс уже не остановить. Эти территории будут оставаться независимыми, постепенно начнет расти их международное признание.

Если же говорить о независимых кавказских республиках и перспективах их вхождения в состав России, разговоры о чем нам приходится сегодня слышать довольно часто, то тут все сложнее. В Абхазии, например, твердо уверены, что им это не нужно. Абхазы искренне убеждены, что они боролись за свою независимость, а не за то, чтобы войти в состав России. Там помнят те времена, когда Абхазия была независимым государством.

Что же касается Осетии, тут вопрос более комплексный и более болезненный из-за проблемы разделенного народа.

— Южная Осетия хочет объединиться с Северной Осетией?

— В Южной Осетии есть политическое течение, которое сделало вхождение республики в состав России неким политическим лозунгом, но не более того. На словах,

конечно, все «за», а де-факто много нюансов. Во-первых, многие жители Южной Осетии и так уже граждане России, у них российские паспорта. Но подчеркну — не у всех. Это иллюзия, что российские паспорта там «раздавали» всем гражданам. Например, не у всей моей осетинской родни они есть, и из-за этого, конечно, возникают бытовые проблемы. Сейчас вот, к примеру, граница закрыта из-за коронавируса, и непонятно, когда можно будет навестить родственников.

Во-вторых, когда мы говорим об объединении Осетии, то почему-то забываем спросить мнение Северной Осетии, хочет ли она этого. А она, честно говоря, не слишком хочет. Это не в интересах североосетинской элиты, ведь в случае объединения ей придется делиться властью. Я выскажу мнение, за которое рискую быть затоптанным и той, и другой стороной, но тем не менее: за эти десятилетия разобщенности две ветви осетинского народа сильно отдалились друг от друга. Мне кажется, что, по сути, это теперь два разных народа. И дело не в фонетическом или стилистических различиях диалектов осетинского языка на севере и юге, а они весьма существенные, а в разнице менталитетов. Конечно, жителей Северной и Южной Осетии объединяют происхождение, язык, культура, религия, но ментальность уже разная.

— И потом когда-то у жителей Южной Осетии была тесная связь с грузинским народом. Достаточно вспомнить, сколько там до начала противостояния было смешанных осетино-грузинских браков.

— А вот это преувеличение. Да, смешанные браки были, но в небольшом количестве. Это один из тезисов советской пропаганды, который подняли на щит в 1991 году с началом войны в Южной Осетии: мол, что вам тут делить, вы все переженились, какие могут быть распри! Это неправда. Разница между осетинами, народом иранского происхождения, и грузинами, восточным народом, довольно существенная — и по ментальности, и по жизненным целям.

Новая реальность

— А что России ждать от Грузии? Она совсем ушла из зоны нашего влияния? Ведь современная грузинская молодежь не знает советских времен и богатой жизни Грузии в тот период. Она думает, что несчастную Грузию имперская Россия оккупировала и притесняла.

— Грузинская молодежь не просто так думает, она в этом убеждена, это во-первых. Во-вторых, в последний раз я был на территории Грузии, куда мне по понятным причинам вход заказан, в 2002 году, вернее, даже не совсем в Грузии, а на ее юго-западной окраине, в Аджарии. Там в тот момент в привилегированном санатории отдыхало много тбилисских политиков с семьями. Это тогда считалось модным. И я заметил, что никто из детей этих политиков не говорит по-русски. Те подростки с удовольствием общались на английском, немецком, но ни слова не произнесли по-русски. А теперь они выросли и во многом определяют сегодняшнюю повестку дня грузинской политики. России для них не существует. Найти общий язык с ними нам практически невозможно. Это что-то вроде культурного скачка в никуда. Советский лоск там утрачен, и ничего объединяющего в новых поколениях не осталось.

Хотя по большому счету никто этот общий язык теперь и не ищет. Мы находимся в ситуации полного отсутствия каких бы то ни было политических отношений с Грузией, и, как выяснилось, нам этого и не надо. А ведь я помню, как в начале 1990-х тогдашний министр иностранных дел Андрей Козырев говорил, что Грузия — ключевая страна для понимания Кавказа, что мы не имеем права ее уступать, что это приоритет российской внешней политики на южном направлении. Но произошло то, что произошло: дипломатических отношений между Россией и Грузией нет, у нас вообще нет никаких политических контактов с этой страной, и никто от этого не умер. Российская внешняя политика не пострадала, скорее, наоборот, выиграла: у нее появился некий стержень, который позволяет вести себя очень тонко, соблюдая дипломатическую корректность, например, в дружбе и с Арменией, и с Азербайджаном. Это большое достижение нового взгляда на политику на кавказском направлении. Мы отказались от этого безумного союза с Грузией, страной, где долгое время умудрялись не замечать саму природу ее режима. А режим в Грузии этнофашистский. Использую это слово, несмотря на свою нелюбовь к нему из-за того, что оно часто звучит в разных маргинальных дискуссиях. Однако природу власти в Грузии оно характеризует наиболее емко. На этих принципах строил грузинскую государственность Гамсахурдиа, их развивал Шеварднадзе и довел до совершенства Саакашвили. Современная грузинская власть более осторожна и сдержанна в своих высказываниях, но тем не менее 99% грузинских политиков настроено крайне антироссийски.

— Антироссийские настроения сегодня бытуют и в украинской политике. Украина для нас уже отрезанный ломоть?

— Безусловно. Нынешний украинский режим основывается на том же этнофашизме. Причем там он развился гораздо быстрее, чем это произошло в Грузии. И, увы, та небольшая секта с Западной Украины, которая относительно недавно пришла к власти, успела достаточно основательно промыть мозги населению, несмотря на то что среди украинцев по-прежнему много людей, связанных с Россией и русской культурой, и живут они не только на Донбассе. Это, конечно, уже никак не склеить, что весьма трагично. Украину мы потеряли, и это ошибка тех людей, которые занимались российско-украинскими отношениями задолго до 2014 года.

Так что теперь нам остается только искать какие-то другие методы и формы взаимодействия с тем, что мы имеем. А мы имеем по соседству практически неуправляемую территорию. Причем даже по европейским меркам это большая страна, так что вряд ли можно говорить о каком-то внешнем ее управлении. Американцы давно забили на Украину, в повестку дня Трампа она не входит. В Западной Европе есть определенные силы, которые хотели бы поддерживать там нынешний режим, однако это самостоятельное государство, которое живет по своим правилам. Не надо фантазировать на тему дружбы народов и того, как это все должно быть в идеальном мире или как это было в советском прошлом. Ни с Грузией, ни с Украиной какого-либо братства и единства у нас не возникнет. С ними надо выстраивать отношения как со сложным и обидчивым соседом, у которого корова сдохла, и он хотел бы, чтобы у нас сдохло две коровы. Да, эти отношения требуют определенной дипломатической, идеологической, военной мобилизации, но, к сожалению, это неизбежно.

— А Белоруссия?

— Тут следует понимать одно: московское метро за день перевозит людей больше, чем все население Белоруссии. Так что в Республике Беларусь могут быть какие угодно режимы, какие угодно «батьки», ее оппозиция может сколько угодно поднимать флаг Погони (Погоня — герб Великого княжества Литовского, в которое с XIII по XVIII век входила территория современной Белоруссии. — Ред.), но далеко от России Белоруссия не уйдет. Да, можно было оторвать от России Украину, по крайней мере значительную ее часть, однако Белоруссия без России не сможет существовать. Я знаю, что, к сожалению, и среди белорусской молодежи бытует мнение, что, мол, мы никогда ничего общего с Россией не имели, мы из Великого княжества Литовского. Но как человек, имеющий по материнской линии предков литовско-польского происхождения, живших на территории современной Белоруссии, понимаю, что это просто разговоры. Белорусское государство нежизнеспособно без связи с Россией. Претендовать на некую самостоятельную роль в Восточной Европе оно не сможет ни при каких обстоятельствах. Я думаю, что и сами белорусы все это прекрасно понимают, так что бояться происходящих там сегодня событий не следует. Да и Россия это осознает и никаких действий по расшатыванию ситуации в свою пользу не предпринимает. Это лишнее. Так что будьте спокойны, люди из «ЧВК Вагнера» к белорусским предвыборным страстям отношения не имеют.

— Простите за, может быть, чрезмерно широкий охват, но не могу не задать вам вопросы по другим регионам. Что, у нас в союзниках осталась лишь Сербия, да и то как-то зыбко?

— В моей любимой Сербии тоже все непросто. В Сербии испокон веков существовало две политические тенденции. Одна пророссийская, другая — проевропейская. Причем проевропейская линия совсем не антироссийская. Странное пограничное положение Сербии на карте Европы само собой подразумевало некое влияние Западной Европы на эту страну. И с этим надо считаться.

В сознании условного Вучича уживаются два человека. Первый возникает тогда, когда Вучич приезжает в Москву, второй — когда он встречается с условной Меркель. Я знаю, что многие люди обижаются на сербов за то, что они не идут до конца в своих пророссийских позициях или высказываниях. Однако помилуйте: даже Республика Беларусь не признала Южную Осетию и Абхазию, чего же вы хотите от Сербии? Ведь Вучичу надо еще кредиты Меркель отдавать! Так что не стоит пытаться быть сербами больше, чем они сами.

— Получается, что Александр III был прав: у России нет союзников, кроме армии и флота.

— Конечно, только армия и флот, и всегда так было.

Троцкизм и агрессивная политкорректность

— В заключение хотел бы узнать ваше мнение о происходящем в США: все эти покаяния белых за то, что было и чего не было, межрасовые конфликты, за которыми, по сути, стоят силы Демократической партии, стремящейся свалить Трампа и расшатать ситуацию перед выборами. Это конец Америки или временное явление?

— Знаете, еще несколько лет назад, когда кто-нибудь произносил фразу о том, что Америка развалится, что там вот-вот грянет революция, этого человека поднимали на смех. А теперь по факту это и происходит. Безусловно, Америка не развалится, уж больно крепкая там система. Но на нее все это повлияет не в лучшую сторону.

Науськивания Демократической партии они ведь тоже разные. С одной стороны, это попытки спровоцировать противостояние отдельных штатов и городов с федеральной властью, что само по себе плохо. Просто те, кто это затеял, еще не понимают, по какому опасному пути они пошли. Хотя, конечно, никакая Чечня Америке не светит, подерутся, разойдутся — и все. С другой стороны, это межрасовые провокации. И здесь беда не административного порядка, а ментального. Потому что все эти ужасающие идеи какого-то извращенного гуманитарного направления скорее разрушат основы государственного устройства, нежели кидание бутылки в полицейского. То, что творится в сознании определенной группы американцев, не всех, конечно, но некой довольно влиятельной прослойки общества, способно изуродовать страну до неузнаваемости. Вреда от этого больше, чем от всех подсчетов и пересчетов голосов.

— России ведь по большому счету все равно, кто победит на предстоящих президентских выборах в США — Трамп или Байден. Для нас оба не особо хороши.

— Канье Уэст, мне кажется, прекрасная кандидатура (улыбается). Его избрание было бы отличным завершающим аккордом всего происходящего. Канье Уэст — президент США. Занавес.

— Мне кажется, с этой идеологией всеобщей вины белых это даже уже не политкорректное, а разлагающееся общество.

— Безусловно. И, к сожалению, в США настолько в это заигрались, что не понимают всей серьезности происходящего.

— Я имею в виду не только США, но и Западную Европу.

— В Европе подобного разгула агрессивной политкорректности пока нет. До такого состояния, как в США, там еще не дошли, хотя и движутся в этом направлении. В Европе все же больше классической культуры и классической истории, а американцы, у которых собственной истории фактически нет, таким путем на ходу ее изобретают. И не подозревают, в какой ад это все может их завести. Да уже практически завело, а дальше будет лишь хуже.

Настораживает та чудовищная скорость, с которой развиваются эти процессы. Они охватывают даже не жизнь одного поколения, а какие-то последние десять лет. И хаос все нарастает. Теперь сложно представить, что произойдет дальше. У меня, например, фантазии не хватает, чтобы вообразить, какие новые выверты этой агрессивной политкорректности могут нас ждать. А они обязательно будут: люди куда более изобретательны, чем способен предположить наш консервативный мозг.

— Если США все-таки не устоят из-за всех этих перипетий, мне кажется, мировой порядок станет только хуже.

— Это та же история, как и с СССР. США на самом деле было невыгодно падение Советского Союза. Потому что СССР — это некая система, с ней можно было иметь дело. А теперь на месте одной страны образовалось 15 странных государств, с которыми непонятно как взаимодействовать.

Я уже не говорю о чудовищных экономических последствиях, которые произойдут, если нарушится привычный ход вещей. Консервативные взгляды должны получать некую поддержку, потому что именно они основа мироздания. Невозможно постоянно проводить в жизнь этот троцкизм. Вы же знаете, что многие из тех, кто сейчас в Америке бьет витрины, — сторонники одной из ветвей троцкизма. Льва Давидовича давно нет, а дело его живет.^{Б (Босс сентябрь 2020)}

Евгений КРУТИКОВ, политолог, специалист по проблемам Кавказа и Балкан, автор нескольких книг, участник боевых действий в ряде вооруженных конфликтов, награжден боевыми наградами. Обозреватель газеты «Взгляд».

Родился в 1969 году в Москве.

Учился в Историко-архивном институте и Военном институте иностранных языков. В начале 1990-х — помощник премьер-министра и помощник командующего национальной гвардии Республики Южная Осетия, затем в Войске республики Сербской Боснии.

Со второй половины 1990-х — в журналистике. Работал политическим обозревателем в журнале «Новое время», газете «Сегодня», возглавлял отделы политики газет «Известия» и «Версия». В 2004 году — снова в Южной Осетии.